Чуткий и любящий мальчик!

* * *

Зимние праздники в настоящем замке воспринимаются совсем иначе, чем в закрытом эко-бецирке. Потрескивают поленья в камине, гладят лица свечи, снег укутывает фатой донжон.

Игрушки на елку Нандру вешал неправильно: синее к синему, желтое к розовому. Он разве дальтоник и не видит цветовую дисгармонию? Колокольчик перекрыл ангела. Кто же вешает их так близко? Никакой симметрии. Мы с сыном кривились, вздыхали, но не проронили ни слова. Нандру был очень плох, и мы не хотели его расстраивать упреками.

Ночью я прокралась к елке, чтоб перевесить игрушки. Пол в зале скрипел: Миахита уже был там и снимал с нижней ветки не подходящий по цвету зеленый гриб.

В святую ночь Миахита строил игрушечную железную дорогу – свой первый в жизни подарок. Его восхищал и гудок, и дымящий локомотив. Впервые я видела, как этот вундеркинд хохочет. Видимо, одна часть этого мальчика мужала, умнела, а вторая так и застряла в детстве, которое у него по сути отобрали.

На крепостную стену мы вышли зажечь огни. Нандру долго смотрел в небо.

– Вы ученые, и все знаете, – сказал, – но, спорим, вы не в курсе, чем по-настоящему являются звезды?

– Это самосветящееся небесные тела… – начал Миахита.

– А вот и нет! Это души наших близких ходят по небу и оставляют следы.

Он лег и больше не поднялся.

Мое сердце снова билось в груди другого. И там же оно остановилось.

Когда мы накрыли труп Нандру простыней, я заметила, как из-под темных очков по щеке сына ползет слеза.

– Считается, что любовь все излечит и победит, но это ложь, мама. Умирает столько людей, которых любят, а меня никто не любит, но я жив.

– Нандру очень тебя любил.

– И я его тоже, – сказал Миахита. – Только его это не спасло. Вот теперь то я точно лишилась всего. И воспоминаний мало, чтобы за них зацепиться. Но если я могу хоть что-то сделать для других жен, отцов и детей, чтоб они не стояли разорванные в клочья над трупами близких… Если повлиять возможно…

– Я согласна стать лабораторной мышью.

* * *

Первый укол я пережила отлично: ничего не почувствовала. Зато ощутили мои опухоли, они съежились, и голограммы пошли рябью, даже потемнел цвет.

Спустя пару недель я наблюдала, как они сливаются и превращаются в одну гипер-опухоль с платиновым отливом.

Но и это не все: опухоль как будто реагировала не только на яд, но и на мой голос. Как живая отзывалась, меняла оттенок и форму. «Какая-то ты сегодня некрасивая!» – говорила я ей, – «Думала меня убить? Так я сделаю с тобой то же самое!». Наверное, я наблюдала за ней слишком долго, поэтому начала одушевлять. Порой мне казалось – опухоль шевелится. Во мне!

Миахита стал мрачен и без охоты колол мне препарат.

– Мама, я боюсь, – признался. – Боюсь за тебя. Не хочу тебя потерять!

На вид Миахиту уже можно было дать все 18. Он взрослел, и время делало его человечнее. Сияние глаз тускнело, я почти различала в радужке черные пятна зрачков. Он часто стал интересоваться, как я себя чувствую, жаловался, что, очеловечиваясь, стал вынужден спать дольше и больше не различает в темноте цветов. Его тарелка после ужина теперь всегда оставалась пустой.

Однажды он разбудил меня, чтоб позвать смотреть на голограмму. Он и Бону звал, но наш патоморфолог где-то запропастилась.

Случилось странное – моя опухоль покрылась оболочкой, словно спряталась в капсулу, которая напоминала миометрий.

Сразу округлился живот. Асцит – это начало конца. Пластырь не справлялся с болью, и я перешла на еще более мощные препараты. К этому давно шло. Нечего ныть!

Бона так и не нашлась, исчезла без предупреждения, забрав свои вещи, а мне написали из ОССЖ и вызвали на допрос. Конечно, звучало это как вежливое приглашение зайти на короткую беседу, но я понимала, что в Комитет всех подряд не вызывают.

Можно было проигнорировать, но тогда они имели право приехать сами. В замке найти меня легко. И вместе со мной можно найти подпольную лабораторию, тогда то, ради чего я терпела адские боли, пошло бы прахом.

* * *

Блондин с бейджем на пиджаке пододвинул мне стул.

– У вас асцит? – спросил его коллега брюнет и громко клацнул ручкой. – Почему вы не в больнице?

– Мне и дома хорошо.

– Вы семь месяцев не возобновляли полис и не заказывали обезболивающих препаратов, – блондин сказал это тоном прокурора.

– А есть закон, обязующий меня принимать медицинскую помощь?

– Нет. Вы вольны распоряжаться своим здоровьем, – кивнул брюнет. – Когда вы в последний раз контактировали со своим бывшим… научным руководителем? – паузу он явно сделал специально, чтобы подчеркнуть, что все про нас с Варужаном знает.

– Дайте подумать… В диагнозе я 24 года… Двенадцать лет назад. Он звонил.

– И что говорил?

– Что не может меня забыть. Вы ведь в курсе, что у нас были отношения? Вернись… ты нужна… Пьяный бред!

– А он не говорил, что в искусственной утробе вырастил ребенка из вашей яйцеклетки?

Я чувствовала, что лучше рассказать правду. Нужную версию правды.

– Узнала об этом уже после того, как его убили, – тут же перевела стрелки.

– Он разве не повесился? – брюнет опять клацнул ручкой. Считал, видимо, что это меня взбесит, и я быстрее потеряю самообладание.

– Вам известно лучше. Ведь это вы и сделали.

Мужчины переглянулись.

– Варужан выяснил, что его детище вредит, а не спасает. Он хотел придать это огласке, но ведь Комитету это не выгодно? Вы предпочитаете травить нас и дальше за наши деньги!

Блондин глотнул воды.

– Моя дочь родилась уже с гестеровской лимфомой, сказал, едва сдерживая гнев. – Недавно ушел владелец всех тех банков, в которых открыты ваши счета. А до него – жена министра. Думаете, если бы альтернатива была, мы бы это скрывали?! Не спасали бы себя и близких?!

– Варужану было предъявлено серьёзное обвинение, сказал его коллега. – Он ушел сам, потому что был на пятой стадии и не хотел сидеть. У нас есть доказательства того, что он ставил генетические опыты над своим же сыном.

– Не верю.

– Вы готовы простить ему то, что он убил вашего общего ребенка?

Они выложили козырь. Целых два! Свидетельство о жизни и свидетельство о смерти, а также фото двенадцатилетнего Миахита, в точности того мальчика, что заявился ко мне домой знакомиться. По бумагам Миахита умер до того, как мы встретились. С кем тогда я почти год жила под одной крышей? Свидетельство подделали!

– Эти сведения предоставила нам