Шрифт:
Закладка:
Тихое и тёплое летнее утро в Хиросиме, улицы и переулки которой заполнены людьми, спешащими на работу. Ровно в 08:15:17 «Энола Гэй» открывает створки бомбового отсека; надо полагать, что люди на земле все же услышали ритмичное гудение от огромных алюминиевых самолётов, и, возможно, некоторые из них поблёскивали далеко в светло-голубом небе. Бомба сбрасывается с высоты 9000 метров, вне досягаемости японской системы ПВО. Штурман-бомбардировщик Томас Фереби докладывает «бомба сброшена» и отмечает, что она двигается по намеченной траектории. Затем Тиббетс резко поворачивает самолёт вправо и спрашивает, видит ли что-нибудь второй пилот. До взрыва остается 20 секунд, поэтому поначалу Льюис отвечает: «Ничего». Затем происходит следующее: «Самолёт наполняется ярким светом. На нас обрушивается первая ударная волна. Мы находимся в одиннадцати с половиной километрах от места ядерного взрыва, но весь самолёт трясётся». Ещё до того, как грибовидное облако обретает форму, Хиросима полностью уничтожена — «пора убираться отсюда»{347}.
Следующий налёт американцы совершили через три дня на «Машине Бока»[21] с бомбой «Толстяк», на этот раз целью стал Нагасаки. Город выбирали в спешке, так как город, на который изначально планировалась атака, Кокура, оказался частично скрыт дымом от пожара в соседнем городе. Нагасаки был скромнее Хиросимы. Школьница Миюки Фукахори — одна из немногих, кому удалось найти убежище, — рассказывает о том, что 1 ей случилось увидеть: внезапно в комнату проникает очень яркая вспышка. Все бросаются на пол, и врывается поток света. Проходит несколько секунд полной тишины — всё словно застыло, прежде чем ревущая ударная волна пробивает себе путь через все отверстия. После этого всё наконец стихло, если не считать рева огня и случайных криков. «Там не было ни домов, ни деревьев, вообще ничего. […] Казалось, будто моя душа покинула тело»{348}. Здания разрушены на нескольких квадратных километрах, а трамваи и повозки разбросаны вокруг, как игрушки. По окраинам блуждают люди, которых ослепило, их волосы сожжены, а одежда запеклась на коже. Те, что были ближе всего к взрыву, испарились или превратились в пыль. От них не осталось ничего, кроме тени на стене. Все вокруг пахнет жжёной резиной и чем-то электрическим, тошнотворным, как от сушёного кальмара, по словам очевидцев. А ядовитый дождь, образовавшийся после того, как жара и витающая в воздухе пыль попали в более прохладную атмосферу, покрывает кожу красными пятнами.
В ходе нападений на Хиросиму и Нагасаки было мгновенно убито от 150 000 до 220 000 человек. Кроме того, десятки тысяч человек погибли от ранений. Через 10–15 дней после взрыва у многих начали выпадать волосы, затем следовали диарея и лихорадка, на теле открывались раны, которые никак не хотели заживать. На заключительном этапе, который продолжается до сих пор, люди умирают от рака, а дети рождаются с неизлечимыми пороками развития.
«Малыш» и «Толстяк» весили в общей сложности не более восьми тонн. То есть количество жертв составляет в среднем не менее 20 000 жертв на тонну. Таким образом, по расчётам Джеймса Коберна, применение ядерного оружия было в 2000 раз эффективнее, чем обычные бомбёжки по всей Европе.
Через несколько дней, 15 августа, Япония капитулировала, и до сегодняшнего дня одни американцы уверены, что именно атомные бомбы выиграли войну, в то время как другие утверждают, что бомбардировки лишь ускорили капитуляцию, которая всё равно была неизбежна, и что торговая блокада была бы столь же эффективной. Япония не только испытывала недостаток в сырье для военной промышленности, но и находилась на грани голода из-за неурожая риса{349}. Кроме того, советские войска уверенно наступали с севера, а если японское руководство чего-то и боялось, то это вхождения в состав Советского Союза. Особенно это касалось императора Хирохито, который знал, что такой исход навсегда положит конец Империи{350}.
Неудивительно, что даже в 1965 году Кёртис Лемей не отступился от своего мнения о бомбардировках Японии: «Именно на это они сами напрашивались, и они это заслужили»{351}. Мы ещё вернёмся к Лемею и его жёсткой позиции в последующих главах этой книги. Ещё более тревожно то, что американское общественное мнение не особо противоречило позиции Лемея. Рядовые американцы доверяли президенту Гарри Трумэну и его генералам. Более 80 процентов опрошенных поддержали ядерные атаки, а популярный журнал «Ридерз дайджест» даже заявил в своей передовице: «Никогда ещё в кровавой истории человечества убийство людей не было столь оправданным»{352}.
Вскоре после ядерных атак японские власти направили официальный протест американскому правительству через нейтральную Швейцарию. Они утверждали, что эти нападения представляют собой очевидные военные преступления, и ссылались на Гаагскую конвенцию 1907 года, однако не на статью 25, запрещающую атаковать незащищённые города. Эту статью Япония и сама многократно нарушала. Вместо этого речь зашла о статьях 22{353} и 23{354}, запрещающих применение оружия, причиняющего излишние страдания. Но они так и не получили ответа, поскольку действия США не противоречили Нюрнбергским принципам, уже согласованным между союзниками. Здесь понятие военного преступления было определено раз и навсегда, и стратегические бомбардировки в него не входили, поскольку «бомбардировка городов и заводов стала признанной частью современной войны и как таковая практикуется всеми нациями».
Таким образом, ни Япония, ни Германия не должны быть привлечены к ответственности за подобные операции, а союзники — подвергаться за них критике. Так все они избежали наказания: от Вольфрама фон Рихтгофена и Сиро Исии до Артура Харриса и Кёртиса Лемея, а Гаагская конвенция 1907 года, в свою очередь, была практически отменена, и в окончательном тексте соглашения ядерное оружие ни словом не упоминалось.
После того как американское руководство получило полное представление о последствиях акций в Хиросиме и Нагасаки, оно сделало всё, чтобы предотвратить доведение подробностей до населения Японии и до мирового сообщества. Снятые кадры были изъяты, а очевидцам затыкала рот цензура, длившаяся до 1949 года{355}. Но многое было невозможно скрыть, и по мере того как раскрывались всё новые детали, росла апатия, которую лучше всего сформулировала американская писательница Гертруда Стайн в мини-эссе «Размышления по поводу атомной бомбы»:
Я люблю читать детективные романы и мистические истории: никак не могу от них оторваться. Но как только в таком произведении
