Шрифт:
Закладка:
– Откуда достать?
На мгновение Нине показалось, что Глафира заговаривается. Но, глядя в полное какой-то отчаянной решимости лицо, вдруг осознала, что та говорит правду. Она действительно спрятала свое бриллиантово-сапфировое украшение, которое Нина, разумеется, не раз видела, и теперь хочет, чтобы внучка забрала его себе.
Нина вспомнила острый блеск искр, испускаемых изумительно ограненными камнями. После смерти деда бабушка ожерелье никогда не надевала, но внучке показывала. Это была бриллиантовая цепь, на кольце которой был подвешен сапфир в 450 каратов и чуть ниже – второй, поменьше. Бриллианты, будто сверкающий на солнце иней, выстилали поверхность звеньев. Нина словно наяву видела их холодный, слепящий глаза блеск. Действительно, целое состояние. Продав ожерелье, можно будет отправиться на поиски Валевского, а потом вместе с ним уехать за границу. Теперь она слушала бабушку очень внимательно.
– Оттуда, где я его спрятала. У меня было предчувствие, Нина. Я знала, что эти страшные люди придут лишать нас дома. Позавчера я достала ожерелье из шкатулки с драгоценностями, завернула в тряпицу и спрятала под половицу в бывшей детской Натальи. На третьем этаже. Первая комната слева, ты знаешь, там тайник. Я правильно сделала, потому что эти негодяи не постеснялись обыскать нас перед тем, как отпустить. Я бы не смогла вынести ожерелье. Но ты, возможно, сможешь. Выжди немного. Не отправляйся туда сейчас. Они не найдут тайник, на это нужно какое-то время. Но и не затягивай. Придумай повод, поднимись в комнату и забери ожерелье. Ты поняла?
– Я поняла. Бабушка, давайте мы позднее об этом поговорим. А сейчас пойдемте домой. Холодно так сидеть.
– У меня больше нет дома, – голос Глафиры звучал спокойно и печально. – Я останусь здесь. А ты иди, девочка. Иди и помни, что я тебе сказала.
Бабушка Глафира просидела на косогоре четыре дня, а потом умерла. Отправившийся к ней утром с едой Алексей обнаружил старуху мертвой. Похороны были тихими. На них никто, кроме родных, не пришел, хотя «старая барыня», как называли Румянцеву в Глухой Квохте, сделала ее жителям немало добра. И вот, выждав три месяца, Нина сидела у окна и гадала, как ей выручить ожерелье из заточения.
В господском доме теперь располагалась сельскохозяйственная коммуна. Нине казалось странным, что ее организаторами выступили не местные крестьяне, а приехавшие из города промышленные рабочие, а еще бывшие солдаты с веселыми злыми лицами. Отец за голову хватался, глядя на их методы. Они очень старались и работниками были неплохими, вот только в сельском хозяйстве ничего не понимали.
По оценкам отца, урожай в этом году должен был быть минимум на треть, а то и наполовину меньше, чем в предыдущем, и он мрачно прогнозировал голод.
– Где это видано, чтобы все средства производства были общими? – кипятился он. – И уравнительное распределение… Что это за штука такая. Как можно распределять блага не по труду, а по едокам? Кто будет вкалывать до седьмого пота, если отсутствует материальная заинтересованность в повышении результативности труда?
Признаться, Нину это не интересовало. Она периодически наведывалась в свой бывший дом, прикидывая, как без помехи осуществить задуманное. У нее даже подружка появилась. Леля. Дочка одного из руководителей коммуны. Кажется, это называлось «член выборного совета». У Нины аж скулы сводило от всех этих безликих и грубых наименований.
У Лели она вызывала какой-то биологический интерес, словно выросшая в бедности девчонка рассматривала ее как невиданную доселе зверушку. Старые Нинины платья постепенно изнашивались, взять новые теперь негде, но ее наряды все равно отличались от одежды, которую носила Леля, и девушка, словно зачарованная, то и дело касалась лифа Нининого платья, пропускала через пальцы шелк подола, словно представляя, как бы этот «господский» наряд смотрелся на ней.
Была Леля низкоросла, коренаста, с большим размером косолапой ноги, короткой шеей и жидкими волосами. Так что наряд смотрелся бы на ней как, прости господи, на корове седло. Но именно благодаря нарядам Нина наконец придумала, как проникнуть в нужное ей помещение.
Уже холодало, на улице становилось по-осеннему свежо, и она решила подарить Леле одну из своих шерстяных юбок. Если принести ее в поместье и предложить померить, то можно будет под этим предлогом подняться на третий этаж, а там оставить Лелю переодеваться в одной из комнат, прошмыгнуть в другую, нужную, достать ожерелье из тайника, спрятать под одеждой и вернуться обратно как ни в чем не бывало.
План выглядел не идеальным, но осуществимым. Дождавшись пока закончится зарядивший с утра дождь, Нина завернула самую лучшую свою юбку в бумагу, натянула ботики, накинула пальто и решительно направилась в имение. Спустя час она с удивлением думала о том, что ее план полностью удался.
Увидев край юбки, Леля пришла в неописуемый восторг. Чтобы примерить невиданный наряд, девушки пробрались в дом, поднялись по главной лестнице на третий этаж. Здесь, в жилых комнатах, располагались на постой члены коммуны, приехавшие в Глухую Квохту из города. Леля попыталась завернуть именно туда, где ждало своего часа ожерелье, но Нина увлекла ее в следующее по коридору помещение, в котором, как она знала, располагалось большое зеркало.
– Ты одевайся, а я пойду воды попью, – сказала она Леле. – Сейчас вернусь.
Ей повезло – в бывшей детской тети Наташи никого не было. Нина прошагала в угол у окна, отмерила два шага вправо от подоконника, присела, погладила гладкие доски пола. Пальцы нащупали небольшое углубление, доска щелкнула в пазах и отошла, открывая доступ к тайнику. Нина просунула в него руку, вытащила свернутую тряпицу, не разворачивая, засунула в карман пальто. Смотреть некогда. Еще застукают.
Вернув доску на место, она, никем не замеченная, выскользнула из комнаты и снова присоединилась к Леле, уже надевшей юбку из тонкой английской шерсти и крутящуюся перед зеркалом в тяжелой позолоченной раме. Нина сглотнула невесть откуда взявшийся ком в горле. Это было их зеркало. И весь дом был их, теперь опоганенный чужим враждебным присутствием.
– Тебе красиво, – проговорила она хрипло. – Тебе очень красиво, Леля. Носи на здоровье.
– А ты как же?
– А у меня еще есть.
Во взгляде девушки мелькнуло что-то очень похожее на ненависть. Классовая ненависть к врагу. Вот как это называется. Впрочем, до Лели и выражения ее глаз Нине больше не было никакого дела. В этом доме ее больше ничего не держало.
– Я пойду. Меня отец ждет, – заторопилась она.
– Погоди, давай я тебя провожу. – Леля начала спешно стягивать с себя обновку, чтобы отложить ее на потом, сберечь. – Не надо тебе тут без провожатых.
