Мистер и миссис Остин поселились в Уэйбридже в низком, приземистом коттедже, и мы провели там несколько летних сезонов. В доме было холодно и сыро, и наш дорогой Хассан умер в 1850 году от воспаления лёгких. Я всегда считал, что слабое здоровье моей матери было связано с постоянными простудами, которые она там подхватывала. Я и сейчас вижу перед собой её прекрасное бледное лицо, склонившееся над бедным Хасаном, когда она прикладывала пиявок к его груди. Новая служанка отказалась это делать, сказав, тряхнув головой: «Боже! Госпожа, я не могу прикоснуться ни к одной из них!» Мгновение презрения, с которым она посмотрела на девушку, сменилось глубокой нежностью и жалостью, когда она взглянула на свою верную нубийскую служанку.

В 1851 году мой отец снял дом в Эшере, который был известен как «Гордон Армс» и часто посещался нашими друзьями. В письме, написанном примерно в то время К. Дж. Бейли, в то время секретарю губернатора Маврикия, леди Дафф Гордон впервые выражает тревогу по поводу своего здоровья: «Боюсь, вы подумаете, что я сильно изменилась после болезни; я выгляжу худой, больной и старой, а мои волосы седеют. Я считаю, что это тяжело для женщины, которой только что исполнилось тридцать. Мне по-прежнему очень нравится Эшер; не думаю, что мы могли бы устроиться лучше. Кинглейк подарил Алику великолепную гнедую кобылу, так что он хорошо ездит верхом, и мы весело катаемся. Я так радовалась твоему возвращению, что мои друзья, все, кроме Алика, отказались мне сочувствовать. Филипс, Милле и Дикки Дойл говорили о ревности, а Том Тейлор пробормотал что-то о «ненавистном сопернике». Тем временем все шлют вам дружеские приветы.

Однажды летом Маколей часто бывал в Эшере, так как его зять поселился в доме рядом с нашим. Он разделял восхищение моей матери романами мисс Остин, и они говорили о её персонажах так, словно те были их живыми друзьями. Если там случайно оказывался мой дедушка Остин, разговор становился ещё более оживлённым, так как все трое были пылкими, красноречивыми и восторженными собеседниками.

Когда моя мать приехала в Париж летом 1857 года, она снова увидела Гейне. Когда она вошла в комнату, он воскликнул: «О! У Люси по-прежнему большие карие глаза!» Он помнил каждую мелочь и всех, кто был в гостинице в Булони. «Я, со своей стороны, едва могла с ним говорить, — писала моя мать лорду Хоутону, который попросил её поделиться воспоминаниями о поэте для его «Монографий», — настолько я была потрясена его внешним видом». Он лежал на куче матрасов, его тело исхудало так, что под покрывалом, которым он был накрыт, казалось, что он не больше ребёнка. Глаза были закрыты, а лицо выглядело как самая болезненная и исхудавшая «Ecce Homo», когда-либо нарисованная каким-нибудь старым немецким художником. Его голос был очень слабым, и я был поражён тем, с каким воодушевлением он говорил; очевидно, его разум полностью пережил его тело. Он хотел передать моей матери авторские права на все свои произведения, составил списки того, как их расположить, и предоставил ей карт-бланш на то, чтобы она вырезала всё, что ей понравится, и особенно настаивал на том, чтобы она сделала прозаический перевод его песен, несмотря на её сомнения в целесообразности этого. Чтобы угодить ему, она перевела «Алманзор» и несколько коротких стихотворений в стихах — это лучшие переводы, которые я знаю.

Проведя две зимы в Вентноре, моя мать отправилась на мыс Доброй Надежды на парусном судне, но по возвращении, к сожалению, её уговорили поехать в Эо-Бонн осенью 1862 года, что нанесло ей большой вред. Оттуда она отправилась в Египет, где сухой жаркий климат, казалось, на короткое время остановил развитие болезни. Следующие мемуары, написанные миссис Нортон для «Таймс», дают лучшее представление о ней, чем любые мои слова. Эти две талантливые и красивые женщины были близкими подругами, и мало кто оплакивал Люси Дафф Гордон так же сильно, как Кэролайн Нортон:

«In Memoriam». Короткая фраза, торжественность которой предваряла миллионы заурядных эпитафий до того, как Теннисон научил скорбь говорить, оплакивая своего умершего друга во всех проявлениях и видах сожаления. С такой градацией и различиями в степени скорби все, кто знал Люси, леди Дафф Гордон, будут оплакивать недавнюю смерть этой выдающейся женщины, и с таким чувством невосполнимой утраты они будут долго скорбеть о той, чей публичный успех как писательницы был соизмерим с очарованием ее личного общения. Унаследовав от обоих родителей интеллектуальные способности, которыми она так благородно пользовалась, она завершила свой жизненный путь в расцвете сил из-за преждевременного ухудшения здоровья. Долгая ссылка, которую она пережила ради лучшего климата, не смогла предотвратить, хотя и отсрочила, предсказанную врачами кончину. «Письма с мыса Доброй Надежды» и «Письма из Египта», особенно интересные своими яркими, реалистичными описаниями людей, среди которых она жила, её стремлением улучшить их жизнь и полным слиянием с ними. собственные занятия и интересы совпадали с их собственными. Она была поселенкой, а не путешественницей среди них. В отличие от леди Эстер Стэнхоуп, чьи фантастические и полубезумные представления о власти и превосходстве так часто приводились в пример к нашему изумлению, леди Дафф Гордон сохранила простоту сердца и желание служить своим ближним, не думая о себе и не испытывая ни тени тщеславия в общении с ними. Не из-за недостатка лести или настоящей восторженной благодарности с их стороны. Известно, что, когда она проезжала через Фивы во время одного из своих путешествий, женщины поднимали «крики радости», а люди бросали ей под ноги ветви и одежду, как в старых библейских описаниях восточной жизни. Причиной её популярности была либеральная доброта, с которой она вела себя во всех случаях, особенно по отношению к тем, кого она считала жертвами плохого правления и деспотичных законов. Она говорит о себе: «Сострадание становится настоящей страстью, когда сидишь среди людей, как я, и видишь, что они терпят. Меньше всего я могу простить тех европейцев и христиан, которые могут помочь сломить эти израненные души. И снова: «Если бы я могла пробудить интерес моей страны к их страданиям! Даже здесь проникло представление о ценности общественного мнения в Англии». Сочувствуя, помогая, леча их больных, обучая их детей, изучая их язык, леди Дафф Гордон жила в Египте и умерла в Египте, оставив память о своём величии и доброте, которой не было ни у одной другой европейской женщины в этой стране. Трогательно наблюдать за тем, как в