Мы молчали. Они не шевелились. Молились или, может, проклинали. И вдруг мне стало не по себе. Я осознал, что завтра все окончательно рухнет и мир перевернется и мы встретимся там, в том новом мире, равными людьми. Лицом к лицу.

Я медленно отвел пистолет в сторону и выстрелил два раза. Вздрогнула только женщина. Мужчина не шевельнулся.

– Уходите отсюда через десять минут после меня. Найдите себе другой сарай и сидите там до прихода русских. Они уже скоро будут здесь. Не попадайтесь на глаза местным.

Я повернулся и вышел. Даже сквозь деревянную стену я ощущал, как спину мне жгли две пары впалых затравленных глаз. Выйдя обратно на тропу, я прикрыл за собой калитку. Возле нее по-прежнему стоял беззубый. Я сделал ему знак снова идти впереди. Он торопливо засеменил. Обернулся, видимо хотел что-то сказать, но передумал. Когда мы вышли на дорогу, я обогнал его и пошел к ферме, где располагалась наша колонна.

12 мая 1994. Свидание № 11

Лидия в упор смотрела на Валентину. Они молчали. Через некоторое время Валентина подняла задумчивое лицо и все же нарушила молчание:

– Когда он думал, что его никто не слышит, он разговаривал с ней. Мог и часами. И никто из живых ему не нужен был. Я тихонько слушала, стараясь не выдать себя. Если бы я хотела наказать его, я бы сделала все, чтобы продлить его никчемную жизнь, понимаешь, Лидия? Каждое утро начиналось для него с вопроса, зачем он проснулся. Каждый вечер, закрывая глаза, он видел одно и то же, по кругу, каждую ночь… Каждый новый день становился ему мукой, адом. Убить его было величайшей милостью! О которой он мечтал, но не мог сам воплотить, ведь он… уверовал, Лидия. Уверовал.

* * *

– Встать! Пересчитать! В колонны по пять! Выдвигаемся.

Многие даже не отреагировали на приказ Бозе. Продолжили сидеть, прижавшись друг к другу, словно примерзли. Лишь некоторые вяло вскинули головы. Они не осознавали, что им еще повезло: колонны, вошедшие в деревню после нас, пришлось размещать под открытым небом.

– Встать, – еще раз утомленно повторил Бозе.

Он тоже вымотался и замерз, но хотя бы был сыт, потому как отобрал все подчистую на ферме после меня.

Узники начали медленно подниматься. Кто был способен, помогал другим. Бекки потянула за руки русскую. Та грузно поднялась и тут же оперлась о Бекки. Несколько заключенных остались на промерзшем земляном полу. Как только их перестали подпирать спины других, они завалились. Какая-то женщина продолжала тормошить другую, но безрезультатно.

– В строй! – крикнул Бозе, но женщина не слышала его. Продолжала дергать за холодную руку другую.

Роттенфюрер вскинул винтовку, я едва успел перехватить его.

– Не сметь, – прошипел я тихо, чтобы другие не слышали, – рядом куча гражданских.

– Им уже на все плевать, – проговорил Бозе, но оружие опустил, – на этих тем более.

Поредевшая колонна снова выдвинулась в путь. Я не успел встать на свое место, как снова подошел мрачный Бозе:

– Одного нет.

– Заключенного?

– Охранника. Айдингер ушел. Раздобыл штатское и дезертировал во время привала.

Я ничего не ответил, развернулся и пошел дальше.

– На нас прут больше сотни дивизий! Сам черт их не остановит! А мы с этой швалью тут возимся! Черт бы побрал их! Черт бы побрал их всех! – Дрожащие, напитанные яростью и животным страхом слова за моей спиной подхватывало и уносило в тяжелое серое небо, нависшее над неровной толпой заключенных.

Я не оборачивался.

Колонна двинулась. Я старался держаться неподалеку от Бекки и ни на мгновение не выпускать из виду ее голову. Следующий в сопровождении охранник был дальше, уже спиной к ней. Мы приближались к повороту, за которым находился нужный дом. Стараясь не выдать своего волнения, я немного ускорил шаг, подойдя совсем близко к Бекки. Я практически поравнялся с ней, но она по-прежнему не замечала меня. Ее застывший взгляд уткнулся в спину идущей впереди, она словно держалась за эту спину – казалось, упадет та, упадет и она, а вместе с ней и русская, которую Бекки тащила за собой.

Едва мы вышли из-за поворота, я увидел крестьянина. Прижавшись к своей калитке, он испуганно прощупывал взглядом всю колонну, его глаза добросовестно бегали с одного ряда на другой, пока не уткнулись в меня. Он вздрогнул. Едва заметно я указал взглядом на Бекки. К счастью, тот додумался не кивать в ответ. Судорожно вздохнув, он подождал, пока она поравняется с ним, сделал два быстрых шага и всунул в ее руку флягу с ромом и сверток. От неожиданности Бекки попятилась и выронила флягу, но сверток остался у нее в руках. Идущий следом тут же наклонился и подхватил ром. Все произошло в одно мгновение, кажется, никто из охраны ничего не успел заметить. Растерянно взглянув на флягу в чужих руках, крестьянин бросил еще один испуганный взгляд на меня и тут же кинулся к своей калитке. Бекки проводила его недоуменным взглядом и только сейчас заметила меня. Нахмуренный лоб тут же разгладился. Она улыбалась! Сжимала в руках сверток с едой и… улыбалась! Ее подтолкнули в спину, и она снова двинулась вперед, но улыбаться не переставала. Я незаметно наблюдал за ее опущенным лицом, за дрогнувшими уголками губ, за тем, как она прижимала рукой сверток, спрятанный под робой, и внутри меня творилось что-то странное. Тяжелое, гнетущее, болезненное и, главное, безнадежное вдруг начало рассасываться. Оно уже не было таким сплошным и нерушимым, тяжелым и ядовитым – но становилось тем, с чем я смог бы справиться. С ее помощью. Еще один шаг, потом еще один, а там привал, где ты сможешь поесть, только иди, не останавливайся, не сбивайся, брось эту русскую, тащи себя к жизни, вытаскивай из этого ада, начни уже заботиться о себе, шаг, еще один…

Громкий выстрел вырвал меня из мыслей. Я стремительно оглянулся. Далеко позади отставшие заключенные смотрели на тело, лежавшее в грязном снегу. Потом один за другим они начали обходить его и идти дальше. Бозе посмотрел на меня, но тут же опустил голову и снова двинулся. Я вернулся к нему, но не успел ничего сказать. Он сам резко вскинулся:

– Есть четкий приказ – пресекать любую попытку побега!

– Какой к черту побег! – рявкнул я. – Эта женщина рухнула, потому что уже была не в состоянии идти!

– И что? Оставить ее здесь? Согласно инструкции обергруппенфюрера Шмаузера больных и непригодных к дальнейшему труду уничтожать в пути. Если не соблюдать, то на кой черт вообще со всем этим