Договорить он не успел: из сарая вдруг раздались крики. Мы кинулись туда.

– Что здесь? – яростно прорычал запыхавшийся Бозе.

Двери были нараспашку. Узники испуганно жались друг к другу и смотрели на лежавшего на земле гражданского.

– Кто это? – спросил я у охранника, нависавшего над ним.

– Идиот, – буркнул тот.

– А точнее? – нетерпеливо проговорил я.

– Он принес им ведро с водой, – пояснил охранник.

Я подошел к человеку, скрючившемуся на утоптанном земляном полу. На вид ему было лет пятьдесят, нос был разбит, из него обильно текла кровь.

– Ты кто такой? – спросил я.

– Работаю на этой ферме, – глухо раздалось с земли.

– Зачем полез к заключенным? Разве не знал, что контакты с лагерниками запрещены?

– Они воды просили. Там женщины. А это наш сарай, я решил, что…

Неожиданно подскочил Бозе и ударил сапогом мужчину в бок. Тот подобрался еще сильнее и застонал громче.

– Это чтобы впредь не решал за других, – проговорил Бозе и сплюнул на него. – Это не женщины, а преступники! Враги рейха, понял, придурок? Им палкой по хребту, а не воды! Уяснил? А теперь проваливай отсюда, если не хочешь оказаться вместе с ними. А вы чего уставились?! – Он с яростью посмотрел на заключенных.

Их головы тут же склонились. Но ненависть, плескавшаяся в их глазах, успела полоснуть каждого из нас. Я остановил Бозе:

– Воду им нужно оставить. И необходимо раздобыть для них какую-то еду. – Прежде чем тот успел возразить, я добавил: – Это в наших же интересах. Если хоть что-то съедят, будут идти быстрее. Если ничего не найдем для них, так и будем еле плестись, пока русские не вставят нам ружье в задницу!

Аргумент возымел нужный эффект. Бозе склонился над фермерским работником:

– Что у вас есть пожрать? Мне плевать, что это будет, главное, чтобы их собачий желудок был способен переварить это.

Тот с трудом встал на колени и проговорил:

– В яме осталось немного картофеля.

– Раздай каждому хотя бы по одной, понял?

Тот кивнул.

Я развернулся и пошел в сторону фермерского дома. Мне необходимо было раздобыть что-то и для себя, так как мои последние припасы были отданы крестьянину. Я подошел к дому и толкнул дверь. Замерзшие щеки и нос овеяло теплом, в нос ударил резкий запах кислой капусты. Я прикрыл за собой дверь, чтобы не выпускать прогретый воздух. Половицы под сапогами скрипнули, из кухни выглянула женщина. Бросила на меня испуганный взгляд и снова скрылась. Я пошел за ней. Прижав к груди какую-то тряпку, она напряженно следила за мной.

– Еда есть?

Ничего не говоря, она смахнула тряпкой со стола крошки, достала из шкафа кружку, налила молоко, отломила большой кусок хлеба. Затем бережно развернула какой-то тряпичный сверток, там оказалась солонина, она начала резать тонкими ломтиками. Я отстранил ее, забрал нож и весь кусок. Женщина не протестовала, лишь грустно смотрела на солонину.

– Прокисшее, черствый, – она кивнула на молоко и хлеб.

Я ничего не ответил. Прижав тряпку к груди, она опять отошла к стене и замерла там, опустив голову. Я сделал глоток, молоко действительно начало подкисать. А солонина была вкусной, с жирными мясными прожилками. Быстро утолив голод, я встал и, ничего не говоря хозяйке, двинулся к выходу.

– Пан немец, – неожиданно раздалось за спиной.

Я обернулся. Она сделала несколько шагов вперед и тихо проговорила, не поднимая головы:

– Если будете расстреливать, прошу великодушно, пан немец, только не у нас в сарае. Русские уже совсем близко, за такое нас накажут. Мы знаем, что это лагерники, враги, – торопливо добавила она, пугливо вскинув голову и снова опустив, – но это дела СС, а мы просто люди. Не касается это нас.

Ничего не ответив, я развернулся и вышел. Но уже во дворе меня снова окликнули. Я обернулся. Неподалеку с ноги на ногу переминался мужик. Лицо поплывшее, пропитое, с ходу и не сказать, сколько лет. Передних зубов не хватало. Он пугливо сглотнул и подошел ближе, оглянулся по сторонам и, подавшись совсем близко, доверительно зашептал:

– В курятнике у Маевичей двое бежавших из прошлой колонны. Утром которая проходила. Я их своими глазами видел. Пересиживают, ироды.

Я еще раз внимательно посмотрел на «информатора». Глаза с прищуром, угодливые, лицо ничего не выражало.

– Показывай, – проговорил я.

Он кивнул и пошел впереди. Мы шли около пяти минут, прежде чем свернули в какой-то переулок, тропа пошла по наклонной. Пройдя по ней, мы остановились возле невысокого забора, в щели которого виднелся заснеженный огород, а чуть поодаль какие-то постройки.

– Вон в той пристройке. Там и сидят.

– Точно?

– Чтоб мне сдохнуть, своими глазами видел. Я им воды принес и сказал сидеть тихо, а сам сразу к вам. – Он самодовольно усмехнулся.

Я подошел к хлипкой калитке и ударил по ней ногой. Деревянная задвижка не выдержала, и калитка распахнулась, гулко ударившись о забор.

– Пан немец, – снова позвал мужик.

Я обернулся. Он опять переминался.

– Говорят, за информацию о бежавших лагерниках награждают? Что дают?

– Ничего, – ровно проговорил я, стараясь скрыть неведомо откуда взявшуюся ненависть.

Достав пистолет, я быстро прошел по тропе к курятнику. Не тратя времени распахнул дверь.

Они и не думали бежать. Прижавшись друг к другу, сидели на промерзшей соломе и затравленно смотрели на меня снизу вверх. Мужчина и, кажется, женщина. Оба обритые, оба в одинаковых полосатых робах. На плечи той, которую я определил как женщину, сверху было наброшено старое грязное одеяло, на нем – ничего.

– Откуда? – коротко спросил я.

– Она из Биркенау, я из главного лагеря, – на чистом немецком произнес он.

– Евреи?

Женщина еще ближе прижалась к мужчине, хоть, казалось, она и так уже проросла в него. Он смотрел мне прямо в глаза.

– Да, – твердо произнес он, не отводя взгляда.

Его рука, обнимавшая ее плечо, сжалась, но выражение лица не изменилось. Смотрел в упор. Загнанно, со злой безысходностью. Она смотрела ниже, на пистолет.

– Откуда знаете друг друга?

Какого черта я спросил их об этом? Какое мне вообще до этого дело? Нужно было отправить их в колонну, а нет, так прямо здесь и пристрелить, чтобы не возиться.

Женщина перевела взгляд с оружия на мои погоны, потом на лицо. В глазах ее мелькнуло испуганное непонимание.

– Муж, – прошелестела одними губами она, то ли от страха, то ли от холода потеряв голос.

Я пораженно смотрел на обоих, не понимая, как, разделенные в этой мясорубке, они сумели выжить, а потом и найти друг друга. Такого просто быть не могло. И тем не менее это случилось. И все, что я мог сейчас испытывать, – жгучую зависть к тому, что они могли держаться друг за друга, чувствовать голодное и холодное дыхание друг друга, ощущать грубую, обветренную, покрытую ранами, оспинами и гнойниками кожу друг