Шрифт:
Закладка:
Недели через две из Петербурга пришло всемилостивейшее решение по делу Рижских преступников.
Между тем добрый человек посещал острог и однажды встретил своего старика за Евангелием. «Нравится тебе чтение?» – «Очень». – «Ну, так крестись». – «Нет, если я окрещусь теперь, то подумают, что я делаю это только для того, чтоб получить прощение. Я окрещусь, когда буду оправдан». И через несколько времени действительно получено было отношение князя Н.А. Долгорукова из Вильны, что, по вновь открывшимся обстоятельствам, еврей оказывается непричастен к убийству, которое совершено другими лицами, и он был освобожден. Он тотчас принял святое крещение.
Философы! Объясните мне, какое отношение было между бредом умиравшей девушки в Москве, судьбою двух несчастных любовников в Риге и оправданием старика, обвиненного в смертоубийстве понапрасну в Вильне!
А событие точно было, и свидетельствуется не только целым семейством, но и многими лицами, в доме том жившими, например, доктором, лечившим больную.
* * *
Отец московского профессора Крюкова, учитель рисования в Казанском Университете, обязался написать несколько образов для сельской церкви в имении помещика Моисеева, но не успел кончить своего обязательства и скончался. Вдова просила дать ей сколько-нибудь за изготовленную работу. Заказчик отвечал, что он потерпел убыток, обязавшись заплатить другому нанятому живописцу за окончание больше того, что должен был покойному. На том дело и остановилось. Вдруг Профессор Казенбек видит во сне кого-то, который ему говорит: «скажи Моисееву, чтоб он удовлетворил вдову Крюкову». Казенбек не обратил никакого внимания на этот сон, как вдруг через несколько времени видит его повторение с упреком; что же ты не идешь к Моисееву? Рассказывая дома, он смеялся такому случаю, но никак не думал исполнять неприятного поручения. Наконец, он видит в третий раз то же самое; – и уже с угрозою: если Моисеев не даст денег Крюковой, то он умрет, (он был болен), да если и ты не напомнишь ему, то и тебе будет худо. Казенбек, проснувшись, почувствовал лихорадку, и испугался: «нет, шутка плоха, пойду к Моисееву и расскажу ему все». Больной Моисеев отвечал: «Помилуйте, я рад заплатить впятеро, лишь бы выздороветь», и послал тотчас сколько-то денег Крюковой. Он выздоровел; у Казенбека также лихорадка не возобновилась. Крюкова была совершенно довольна, получив неожиданное удовлетворение.
Я слышал об этом странном случае от Д.И. Перевощикова, и на вопрос профессору Симонову в Казани в 1845 году, о достоверности, получил в ответ: «все свидетели живы, – Моисеев, Казенбек, Крюкова (он назвал мне кажется, еще профессора Ковалевского), и они все могут вам засвидетельствовать, что все это было точно так».
* * *
Граф Лев Николаевич Толстой, автор «Войны и мира», рассказал мне один случай из своей жизни, который и просил я его записать для моего собрания. Вот его письмо:
«Проигравшись (в молодости) в карты, я передал зятю свое имение, с тем, чтобы он уплачивал мои долги, и присылал мне на содержание по 500 р. в год. Вместе с тем я дал ему слово не играть больше в карты. Но на Кавказе я опять стал играть, спустил все, что у меня было, и задолжал Кноррингу 500 рублей на вексель. Срок подходил, денег у меня не было, а зятю писать не смел о своем позоре, и был в отчаянии. Жил я тогда в Тифлисе, чтоб держать юнкерский экзамен. Я не спал ночей, мучился, обдумывал, что мне делать, и вспомнил о молитве и силе веры. Я стал молиться от глубины души, считая свою молитву испытанием силы веры; молился, как молятся юноши, и лег спать будто успокоенный. Поутру, лишь только я проснулся, подают мне пакет от брата из Чечни. Первое, что я увидел в пакете – это был мой разорванный вексель. Брат писал ко мне: “Садо, мой кунак, молодой малый, чеченец, игрок, обыграл Кнорринга, выиграл твой вексель, привез ко мне и ни за что не хочет брать с тебя денег”».
* * *
В 1850 году, я, пишет ко мне г. Чубаторов, служил по откупам в Клинском уезде и стоял поверенным, в Подсолнечной дистанции. В районе этой дистанции был целовальник, вдовец, имевший шесть человек детей – мал-мала меньше, так что старшему было не больше 12 лет. Я подозревал его в плутнях, но никак не мог его уловить, при всей своей аккуратности и ревности к интересам откупа. Такая постоянная исправность его меня еще более бесила, так что я, наконец, принял непременное намерение поймать его, во что бы то ни стало, а по тогдашним порядкам откупа захотеть поверенному сделать неприятность целовальнику значило то же, что сделать ее на самом деле; самый исправный из исправнейших целовальников не мог устоять перед придирками поверочной ревизии. Задавшись этою недоброю мыслью, я для лучшего приведения ее в исполнение выбрал такое время, когда менее всего всякий целовальник мог ожидать поверки. Это было на Страстной неделе, а надобно заметить, что Страстная неделя того года пришлась в самое водополье, питейный же дом, цель моих недобрых стремлений, находился на берегу реки Шоссы, которая в этом месте разливается версты на полторы, и на несколько дней затопляет самую деревню со всеми ее постройками, что еще более давало мне повод рассчитывать на беспечность целовальника. Но человек предполагает, а Бог располагает, и часто злые его намерения против других обращает к его же собственному вразумлению. Так точно случилось и со мною.
Путь к преднамеренному мною питейному дому, как сказано выше, был только один по тому времени – водою. Погода с утра стояла прекрасная и тихая, так что я без труда нашел лодочников, которые взялись свозить меня взад и вперед за три рубля серебром. Быстро подвигаемся мы вперед, при благоприятном, тихом ветерке, и по мере того, как сокращается путь, я более и более услаждаюсь мысли, что вот-вот скоро наступит время к исполнению моего желания. Но едва проехали мы половину пути, как поднимается сильный ветер с ураганом; река Шосса начинает волноваться страшным, невиданным образом; волны бьют через борта нашей лодки, и она так быстро наполняется водою, что я не успеваю выливать из нее; все усилия гребцов лодочников остаются почти совсем тщетными; нас несет по воле ветра, и
