Ивашев возвратился не скоро. Комендант продержал его часа два, и мы уже не знали, к чему приписать его долгое отсутствие. Опасались даже, не открылось ли каким образом нелепое намерение бегства. Наконец, приходит Ивашев, расстроенный, и в несвязных словах сообщает нам новость, которая и нас поразила. Комендант присылал за ним для того, чтобы передать ему два письма: одно его матери, а другое матери будущей жены его, и спросить его, согласен ли он жениться на той девушке, мать которой писала это письмо. Оно адресовано было к матери Ивашева. В нем г-жа Ледантю открывала ей любовь дочери к ее сыну, говорила, что эта любовь была причиною ее опасной болезни, в продолжение которой, думая умереть, она призналась матери в своей к нему привязанности, и что тут же мать дала слово дочери, по выздоровлении ее, уведомить об этом г-жу Ивашеву, и в случае ее согласия и согласия сына, дозволит дочери ехать в Сибирь для вступления с ним в брак. В этом письме она упоминала также, что дочь ее ни за что бы не открыла сердечной тайны своей, если бы Ивашев находился в прежнем положении, но что теперь, когда его постигло несчастье, и когда она знает, что присутствием своим может облегчить его участь, доставить ему некоторое утешение, то не задумывается нарушить светские приличия – предложить ему свою руку. Мать Ивашева отправила это письмо, вместе со своим, к графу Бенкендорфу и тот, с разрешения Государя, предписывал коменданту спросить самого Ивашева, согласен ли он вступить в брак с девицею Ледантю.

Ивашев просил коменданта повременить ответом до другого дня. Мы долго рассуждали об этом неожиданном для него событии. Девицу Ледантю он очень хорошо знал. Она воспитывалась с его сестрами у них в доме, и в то время, когда он бывал в отпусках, очень ему нравилась, но никогда он не помышлял жениться на ней, потому что различие в их общественных положениях не допускало его останавливаться на этой мысли. Теперь же, припоминая некоторые подробности своих с ней сношений, он должен был убедиться в ее к нему сердечном расположении. Вопрос о том, будет ли она счастлива с ним в его теперешней жизни, будет ли он уметь вознаградить ее своею привязанностью за ту жертву, которую она принесет ему, и не станет ли он впоследствии раскаиваться в своем поступке, очень его тревожил. Мы с Мухановым знали его простой характер, знали все его прекрасные качества, были уверены, что оба они будут счастливы, и потому решительно советовали ему согласиться. Наконец, он решился принять предложение. Разумеется, после этого решения не было и помину о побеге. Я даже не знаю, куда девался его искуситель, и как он от него отделался. Не возьми я от него слова подождать неделю, легко могло бы случиться, что эти письма не застали бы его в Чите и пришли, когда делались бы о нем розыски, следовательно, не только бы брак его не состоялся, но и сам он, по всем вероятностям, непременно бы погиб тем или другим образом. Так иногда самое ничтожное обстоятельство, по воле Провидения, спасает или губит человека.

(Из сборника «XIX век»).

* * *

Весной 1860 года двоюродный мой брат, – пишет ко мне граф М.Д. Бутурлин, – генерал Д., в бытность свою в Петербурге, отобедав однажды у своего знакомого И.Н. К…а и желая доставить удовольствие семи- или восьмилетней дочери последнего, предложил ее отцу покататься с нею в его (генерала Д.) карете, по случаю бывшей тогда в городе иллюминации. Карета была двухместная, и потому в нее уселись только оба упомянутые мужчины; а девочке пришлось стоять перед ними; монотонность тихого по улицам катания надоела хозяину кареты, а так как выезжать из ряду экипажей не дозволялось, он приказал кучеру остановиться и вышел из кареты, чтобы пешком добраться до своей квартиры, находившейся неподалеку оттуда, у Конюшенного моста на Мойке. Но едва девочка уселась на месте, занимаемом прежде генералом Д., как какой-то экипаж, лошадей коего не мог удержать их кучер, устремился поперек рядов и дышло этого экипажа врезалось в окно дверцев кареты, в коей сидели И.Н. К… со своею дочерью, и, пробив поднятое оконное стекло, вошло концом в противоположное окно. Случись это несколькими минутами ранее, когда генерал Д. сидел еще в карете, стоявшая между дверцами девочка была бы убита наповал.

* * *

С вышеупомянутым родственником моим генералом Д. был еще следующий случай весною 1869 года. Надо объяснить первоначально, что у него привычка, как скоро проснется, (а встает он рано), позвонить, чтобы камердинер вставал, но он не должен прежде прийти к своему господину, как тщательно умывшись, причесавшись, и уже опрятно одетый на весь день, как следует прислуге аристократического дома; после чего он должен приняться приготовлять все нужное для утреннего туалета его господина (холодную воду для умывания и горячую для бритья), а до того времени генерал Д. продолжает лежать в постели. В утро описываемого мною происшествия все эти операции камердинер кончил ранее обыкновенного, потому что ему нужно было делать менее приготовлений, и генералу Д. не надо было оставаться в постели так долго, как в обыкновенные дни. Но едва встал он с постели, и, надев утренний халат, подсел к своему туалетному столу, как одна балка (оказавшаяся впоследствии гнилою), упиравшаяся о боров, рухнулась на чердаке и пробила часть потолка и трубу печи; груда кирпича, штукатуры с обломками балки, посыпалась на железную кровать моего родственника, – она стояла под самым этим местом, – и сломала ее вдребезги. Будь это накануне или на следующий (после происшествия) день, когда утренние туалетные приготовления генерала Д. задержали бы его в постели, он неминуемо был бы задавлен на месте. Оправившись от первого впечатления, он немедленно послал за своим приходским священником (это происходило в его имении Рязанской губернии) и отслужил благодарственный молебен за столь чудесное свое избавление от преждевременной и ужасной смерти.

И после этого иные говорят, что чудес уже более нет. Их нет для тех, кои не хотят их замечать, – если видевши их, не хотят признавать их за таковые.

Из письма Е. В. У…

Брат мой, преосвященный Л., имел не более четырех лет от роду, когда родители его взяли с собою на дачу своих знакомых. Многие из приглашенных пожелали качаться на качелях, и малютку, брата моего, посадили верхом на доску и