Я не нашел следов Жюльена, одного из «больных» с Чертова острова. Как все открытия, изобретение Кастеля требует жертв и потребует еще. Даже неважно, чего можно достичь. Важен возвышенный, полный спокойной радости труд ученого.

Светает. По-моему, я слышал выстрел. Пойду посмотрю. Потом вернусь, и…

Это были последние строки, написанные Неверсом.

LIII

Фрагменты письма лейтенанта флота Ксавье Бриссака. Письмо отправлено с островов Спасения и датировано третьим мая.

Пьер обманул Ирен, обвиняет меня в краже документов, клевещет на меня… То же самое обвинение, помнится, послужило причиной изгнания Энрике. Тем не менее Пьер добьется приказа о моем возвращении. Ему известно, что копии писем Энрике попали ко мне в руки.

Рад, что Энрике был награжден посмертно за мужество, проявленное во время мятежа. Строго говоря, награду он получил благодаря влиянию нашей семьи и донесению, которое направил тебе Борденав, он же Дрейфус.

Пока не стану упоминать о его возможной ответственности за побег заключенных. Все же смею тебя уверить – расследование продвигается. Ключи от арсенала находились в его распоряжении, бунтовщики вошли, не взломав двери…

Об Энрике ходят противоречивые слухи. Одни заключенные заявляют, что его убил Марсильяк, он же Пресвитер; беглые, пойманные в Гвиане, – что он уплыл на лодке под предлогом погони за Де Бриноном. Должен признать, что в заключенном Бернхейме я нашел самого энергичного и полезного информатора.

Посылаю тебе некоторые вещи, принадлежавшие Энрике. Между ними – золотой кулон в виде сирены, чудом избежавший алчности арестантов.

Последние события сильно взволновали Борденава. Порой я задаюсь вопросом (имея в виду идиотизм секретаря), уж не «преобразил» ли и его Кастель… Во всяком случае, он кажется не совсем нормальным… Я внушаю ему ненависть и страх. Понимаю, что эти чувства вызваны расстройством Борденава и моя за них ответственность минимальна. И все же вижу в них знак превратностей судьбы.

Знаю, он переслал тебе конверт с последним письмом Энрике. Мне донесли заключенные. Не вздумай вообразить, будто Борденав это сделал по моему совету…

Теперь он пропал. Я объявил его в розыск как опасного преступника. Кроме того, ходят слухи, что Борденав намеревается донести на меня, заявить, будто я убил Энрике. Думаю с болью в сердце, что эта абсурдная ложь может достигнуть Сен-Мартена, и Пьер воспользуется ею, чтобы мучить мою обожаемую Ирен, упрекать ее за страстную любовь ко мне…

И т. д. и т. п.

Сон про героев

I

Карнавал 1927 года – его три дня и три ночи – был отмечен первым таинственным пиком в жизни Эмилио Гауны. Мог ли кто-то предвидеть страшный предначертанный конец и издали повлиять на ход событий – вопрос весьма непростой. Предположив, что обстоятельства, которые жалкий и суетливый ум человеческий туманно обозначает словом судьба, на самом деле сотворены неким неведомым демиургом, мы, конечно же, ничего не проясним, а наоборот, добавим сюда новую загадку. То, что вроде бы произошло с Гауной в конце третьей карнавальной ночи, превратилось для него в своего рода желанный магический объект, обретенный и потерянный в вихре удивительного приключения. В последующие годы он без конца возвращался к этим переживаниям, пытаясь разгадать их суть, и неисчерпаемость этой темы очень роняла его в глазах друзей.

Друзья собирались каждый вечер в кафе «Платенсе» на углу улицы Ибера и проспекта Техар и в отсутствие доктора Валерги – человека, бывшего для них учителем и образцом, – говорили о футболе. Себастьян Валерга, мужчина немногословный и склонный к частой потере голоса, обычно толковал о скачках – «захватывающих цирковых состязаниях прошлых лет», о политике и о храбрости. Гауне иногда хотелось бы побеседовать об автомобилях – о «гудзоне» и «студебекере», о гонках на пятисотмильной трассе в Рафаэле и о соревнованиях, организуемых клубом «Аудакс» в Кордове, но, поскольку других эти темы не интересовали, он вынужден был молчать, что сообщало ему, так сказать, некую внутреннюю жизнь. По субботам и воскресеньям они ходили болеть за футбольную команду «Платенсе», а иногда в воскресенье, если было время, заглядывали в отделанную под мрамор кондитерскую «Лос Аргонаутас», чтобы немного поглазеть на девушек и посмеяться над ними.

Гауне только что исполнился двадцать один год. У него были темные курчавые волосы, зеленоватые глаза, узкие плечи. В этом предместье он поселился недавно, всего два-три месяца назад. Его семья была из Тапальке, и от этого городка ему запомнились лишь немощеные песчаные улицы, полные утреннего света, когда он прогуливался с собакой по кличке Габриэль. Очень рано он остался сиротой, и родственники увезли его в Вилья-Уркиса. Там он познакомился с Ларсеном, рыжеволосым мальчиком-одногодком, ростом чуть повыше его. Позже Ларсен переехал в Сааведру. Гауна всегда мечтал жить самостоятельно и не чувствовать себя никому обязанным. Когда Ларсен нашел ему место в мастерской Ламбрускини, Гауна тоже перебрался в Сааведру и снял пополам с другом комнату в двух кварталах от сквера.

Ларсен представил Гауну приятелям и доктору Валерге. Последний произвёл на молодого человека большое впечатление. Доктор воплощал для него один из возможных вариантов будущего – идеальный, маловероятный, в какой он всегда играл сам с собой. Мы пока не будем говорить о влиянии этого восхищения на судьбу Гауны.

Однажды в субботу Гауна брился в парикмахерской на улице Конде. Парикмахер Массантонио рассказал ему о лошадке, которая должна была бежать в тот день на ипподроме в Палермо. Она, как пить дать, придет первой, и на каждый билет наверняка выпадет больше пятидесяти песо. Просто позор не сделать на нее изрядную, щедрую ставку, и уж потом все эти жадюги из тех, что не видят дальше своего носа, конечно же будут рвать на себе волосы. Гауна, никогда не игравший на скачках, отдал парикмахеру все тридцать шесть песо, которыми располагал, – слишком уж приставал и зудел этот Массантонио. Затем молодой человек попросил карандаш и записал на обороте трамвайного билета имя лошадки – Метеорико.

В тот же вечер, без четверти восемь, Гауна вошел в кафе «Платенсе» с газетой «Ультима Ора» под мышкой и сказал приятелям:

– Парикмахер Массантонио помог мне выиграть на скачках тысячу песо. Предлагаю потратить их вместе.

Он разложил газету на столе и прочел, старательно выговаривая слова:

– В шестом забеге на ипподроме Палермо победил Метеорико. Выигрыш – 59 песо 30 сентаво на билет.

Пегораро не мог скрыть недоверия и досады. Это был грузный парень с широким лицом, веселый, шумный, несдержанный и – секрет, известный всем и каждому, – с вечными фурункулами на ногах. Гауна посмотрел на него, потом вынул бумажник и, приоткрыв, показал пачку ассигнаций. Антунес, которого из-за его роста называли Долговязым или Жердью, заметил:

– За одну ночь столько не пропьешь.

– Карнавал длится не одну ночь, – отозвался Гауна.

Заговорил молодой человек, похожий на манекен с витрины местного магазина. Звали его Майдана, по прозвищу Бриолин. Он посоветовал Гауне открыть собственное дело и вспомнил, что недавно продавался