Он жив.

А вокруг него, живого, — холодные могилы.

— Эрик, — произнесла она. — Когда мы будем на поверхности… ты расскажешь мне, что было после Вивьен?

Призрак Оперы нахмурился.

— Зачем тебе это? Мы вместе, тебе хорошо со мной…

Она опустила палец на его губы, веля замолчать.

— Ты сам говорил, что тяжёлая тайна всегда вызывает ненависть к себе, мешает петь, — улыбнувшись, она погладила его по щеке. — А я не смогу работать без лучшего в мире артиста. Без учителя. Без жениха.

— Мы женаты.

— Пока не увижу официального свидетельства о браке, ты останешься женихом.

Изабель говорила мягко, ласково, но была до того настойчива, что это выводило Эрика из себя. И просьбы девушки были не такими уж и невыполнимыми, но…

Вернуться к людям? Жить среди них, будучи уродом? Терпеть ужас и отвращение в их глазах?

И быть позором для Изабель. Как вышло, что такая красавица оказалась в лапах гадкого чудовища?

Нет. Этого он не вынесет.

— Эрик… — произнесла она. — Твоё лицо всегда такое спокойное, равнодушное, но стоит тебе подумать о неприятных вещах, как на лбу появляется морщинка.

Закатив глаза, он приказал себе вновь стать невозмутимым и отчуждённым. И когда он позволил ей так хорошо изучить себя?

— Мой большой и страшный Призрак Оперы, — с этими словами девушка поцеловала его в щёку. — И всё же… ты расскажешь мне?

— Да, — вздохнул он. — Твоя взяла, ведьма. Расскажу.

— Ты просто само очарование.

Само очарование. Эрик хмыкнул. С тех пор, как он сделал маску Призрака Оперы, никто не осмеливался говорить ему подобных вещей, никто не обращался к нему с такой непринуждённостью.

Как же он скучал по таким простым мелочам.

Изабель заснула в его объятиях, опустив голову на плечо. Какое-то время Эрик лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к её дыханию, боясь, что в любой момент оно может оборваться.

Какая жестокая ирония. Призрак боялся смерти.

Он спал мало и беспокойно и обычно покидал Изабель, прежде чем она успевала проснуться. В это время Эрик либо читал, либо сочинял что-нибудь, стараясь не шуметь. Сейчас же он не хотел уходить.

Эрик де Валуа ни перед кем в жизни не извинялся. Сейчас же Призрак Оперы мысленно просил прощения у девушки за то, что собирался совершить.

План преступления уже выстраивался в его голове, и даже будучи недоработанным, казался безупречным. Он знал, как уничтожить её карьеру, знал, как заставить девушку ненавидеть и творчество, и людей, и театр, и жизнь в целом.

И его самого. Конечно, она возненавидит его, разве могло быть иначе? Пока его злоба уничтожала других людей, пока не касалась Изабель и её близких, ей было легко прощать Призрака Оперы.

Закрыв глаза, он коснулся губами её лба.

Разрушать, убивать, истреблять было проще, когда в его сердце пылала ярость, когда оно было сковано отчаянием, скорбью, когда в нём образовалась всепоглощающая бездна.

Изабель вторглась в его мрачную душу ярким солнечным лучом.

И с первых нот Призрак Оперы — неуловимый, беспощадный и жестокий — был уничтожен, сломлен, свергнут.

Ей бы бежать от него, спасаться, прятаться. Быть может, ей бы встретился на пути благородный рыцарь, который избавил бы её от одержимого преследователя. Эрик был бы мёртв, и его мытарствам пришёл бы конец.

Но она осталась.

И, что более важно, доверилась ему.

А он взамен должен был её предать.

Впрочем, какая разница? Преступлением больше — преступлением меньше… Неважно, что была готова простить ему Изабель, неважно, как далеко распространялось её милосердие.

Себя он простить не мог.

С этими мыслями Призрак Оперы заснул. Обычно его сны были тяжёлыми, болезненными, оставляющими после себя либо ужас, либо гнетущую тоску. Но сейчас Эрику снилось иное.

Лето. Дом. Сломанная маска на столе. Где-то из глубины дома звучало тихое, мелодичное пение Изабель.

И слышался требовательный плач младенца.

Эрик не верил в символизм снов, да и в любом сюжете считал их не более чем показателями дурного вкуса. Но, проснувшись, мужчина испытывал ещё большее смятение, чем прежде.

В его темнице не наступал рассвет, не восходило солнце. Взглянув на часы, он разбудил Изабель мягким, почти невесомым поцелуем.

— Просыпайся, счастье моё.

— Который час? — сонно пробормотала девушка.

— Час вернуть тебя в ненавистный мне мир, — улыбнулся Эрик.

Час, когда ты умрёшь для него, — безмолвно добавил Призрак Оперы.

Ради меня.

Ради нас с тобой.

Прости меня, ангел мой.

Глава 23

Похитив Изабель, Эрик не дал ей ни собрать свои вещи, ни забрать из квартиры черновики, ни прихватить документы. Впрочем, нельзя сказать, чтобы девушка волновалась из-за этого. Гораздо больше неудобств ей доставляло отсутствие одежды.

К счастью, эта проблема была временной. Эрик не интересовался её мнением в плане выбора гардероба и одевал её, руководствуясь только своим вкусом. И делал он это так, что каждая мелочь, каждый узор на ткани, каждая безделушка подчёркивали её красоту.

Глядя на себя в зеркало, Изабель не могла решить, раздражал ли её эгоизм Эрика, или же восхищал.

Вот и сейчас, прежде чем позволить ей подняться из темницы, мужчина заставил её надеть вместо привычных брюк и свитера платье до колена с высоким воротником и длинными рукавами, кружевные перчатки, высокие сапоги. И всё чёрного цвета. Впрочем, сам Эрик тоже был во всём чёрном.

Стоя перед зеркалом, он тщательно зачёсывал волосы назад.

— Обожаю, когда ты такой радостный, — она покружилась, держа подол платья, присела в реверансе, — Мы работать идём или на поминки?

— Тебе ли не знать, жизнь моя, — проговорил он, не отрываясь от зеркала, — что чёрный — не всегда цвет траура, а траур — не всегда скорбь?

Она наклонила голову набок. Эрику нравилось рассуждать об искусстве, нравилось читать лекции. А Изабель нравилось слушать его размышления — настолько, что она уже и не обращала внимания на очевидные попытки мужчины отвлечь её и увести разговор в другое русло.

Но в этот раз он не продолжил размышления. Изабель старалась не беспокоить мужчину, когда он впадал в такую угрюмую задумчивость — это только сильнее его раздражало.

Закончив, Эрик поправил маску на лице и подал руку девушке. Обручальное кольцо на его безымянном пальце ярко сверкнуло в свете свечей.

Изабель не сдержала улыбки.

— Что?

— Ты слишком милый, — она с улыбкой сжала его ладонь.

Призрак Оперы насторожился, нахмурился, сжал губы в линию. Поразительно. Этого мужчину не могли задеть ни конфликты, ни ссоры, ни перепалки. Но перед комплиментами он был беззащитен.

С