мотивы Менгли-Гирея, отягченного в первую очередь «порабощением от турка», и лишь затем – опасениями относительно Ахмата, против которого великий князь смог оказать Крыму реальную помощь (причем российские полки «едва не до самыя Перекопи ходили»). Обрисовав военную и политическую роль Москвы в этом союзе, Лызлов смог последовательно показать действия Крыма против Литвы и Польши, Большой орды и ногайцев. Главное – становилось понятно, каким образом «силна нача быти Крымская Орда»[478].

Это в свою очередь объясняло последующий рассказ об инспирированном польским королем Сигизмундом I набеге крымских татар на Русь и разгроме их воеводами В.В. Одоевским и И.М. Воротынским. Сравнительно с источником (Степенной книгой) в «Скифской истории» был четко выявлен смысл военных действий сторон и указана дата событий. Также и в рассказе о победе воеводы В.И. Шемячича над крымскими татарами за р. Сулой, А.И. Лызлов дополнительно к сведениям источника раскрыл читателям причину набега. В свою очередь описание посольства от хана Махмет-Гирея в Москву, основанное на Степенной с небольшими дополнениями по Стрыйковскому и Гваньини, пополнилось точной датой и утверждением, что великий князь послал татар в набег с целью испытать верность хана московскому договору[479].

Последовательно сопоставляя источники, Лызлов старательно использовал в тексте и большие, и малые результаты. Так, рассказывая о русской службе и измене крымского царевича Ислама по Степенной («Ислам-царь»), историк удовольствовался уточнением по Гваньини, что речь идет не о хане, и привел его имя в транскрипции польско-итальянского сочинения («Аслам-Салтан»). Зато со следующим далее лаконичным сообщением Степенной о победе русских воевод князей С. Пенкова и И. Татя над татарами на р. Проне было связано значительное исследование. Уточнив географическое расположение реки, вычислив точную дату события и отождествив его с рассказом Гваньини, Лызлов смог подробно объяснить этот эпизод русско-крымско-польских отношений[480].

История, источниковедение и специальные исторические дисциплины

В отличие от наших современников, отягощенных научной специализацией, А.И. Лызлов при всем его уважении к источнику не мог забыть, что именно исторический синтез является конечным (по крайней мере в рамках одного из повторяющихся циклов исследования) критерием оценки источника в целом и его сведений в частности. Так же естественно он использовал в работе приемы, из которых позже получили развитие источниковедение и специальные исторические дисциплины.

Хотя наиболее важной формой работы Лызлова с источниками был анализ их фактического содержания, читатель «Скифской истории» не раз встретит в ней подробные экскурсы в вопросы происхождения сведений, включая характерные для источниковедов ядовитые замечания о путанице, внесенной в этот предмет предшественниками, и о несогласии их заключений с источниками. Например, относительно спорного мнения М. Бельского: «Паче же и сам той историк противится сему, приводящи на свидетельство инаго историка» (л. 193 об.).

Рациональный ум и источниковедческое чутье Лызлова позволяли ему демонстрировать на страницах книги целые клубки противоречивых мнений, оценок, сведений, выявленных в сочинениях двух, трех, пяти и более авторов, а затем аргументированно разрешать эти противоречия, разматывая их клубки в стройное повествование. Оно-то и было главной целью автора, которую он достигал порой сложным путем, однако без намеренного усложнения, более свойственного эпигонам. В конце концов, именно ясность повествования, т. е. понятность для читателя причинного развития событий, была названа царем Федором Алексеевичем важным критерием оценки исторического труда.

Лызлов был в этом вполне солидарен с царственным мыслителем, и благодаря столь простому на поверхностный взгляд критерию нередко достигал замечательных результатов. Если историк, случалось, изрядно ошибался вместе со своими источниками, то и возможности лучше объяснить ход событий на основании более подробного и точного источника не упускал. Весьма ярко это проявилось при выборе Засекина летописца как основы описания событий, непосредственно предшествовавших походу Ивана IV на Казань в 1552 г. (л. 75 об. – 77 об.).

Рассказ начинается с сообщения о посольстве от казанского князя Чапкуна и других мурз к астраханскому хану Касим-Салтану и призвании на казанский престол его сына Эди-Гирея. Сообщения о борьбе казанцев и Эди-Гирея с русскими воеводами в Свияжске свидетельствовали о том, что в Казани взяла верх антимосковская группировка – и существовавшая еще недавно возможность мирного решения конфликта отошла в прошлое.

Следствием этого, согласно «Скифской истории», было расширенное совещание в Золотой палате Ивана IV и его «братии» (князей Юрия Васильевича и Владимира Андреевича) с Боярской думой, митрополитом Макарием и освященным собором, а также вельможами, весьма сходное в сочинении Лызлова с Земским собором[481].

В Истории о Казанском ханстве это событие было описано лишь как «совет з боляры своими царя и великого князя», на котором присутствовали, однако, «вся князи местныи, и вся великия воеводы, и вся благородныя … велможи». Сам ход «совета» представлен как единоличное решение государя, одобренное «рабами», и приведен с целью демонстрации силы и авторитета самодержавной власти. Решение о грандиозном военном походе мотивировалось лишь тем, что казанцы после бегства Шигалея в отчаянии «град затвориша» перед русскими воеводами[482]. Вместе с тем некоторые наблюдения показывают, что составители и редакторы Истории о Казанском ханстве отдавали себе отчет, что реальный «совет», в том числе и с духовенством, имел место. Это следует учитывать, оценивая рассказ «Скифской истории», который выглядит логичнее и в других аспектах.

Перед представительным собранием в Золотой палате царь, по мнению Лызлова, опиравшегося на Засекин летописец, обоснованно поставил вопрос: «Како бы [он] возмог поганым таковое их свирепство возразити?» Участники совещания «седше начата советовати», оценивая несчастья, приносимые Казанским ханством Руси. Затем в своей «продолжительной речи» царь выразил готовность последовать примеру славных предков и «подвигнутися сам, и со всеми своими воинствы государств Российских, на исконных своих врагов – поганых казанских татар», отметив в соответствии с проведенным обсуждением: «зело бо стужают и досаждают мне погании».

Это намерение было поддержано «всеми», и затем не единолично Иван IV, а все участники совещания «многоразумным советом утвердиша таковое дело, еже неотложно быти ево государеву шествию на Казанское царство». Деваться царю, которого, по его собственному позднейшему посланию и согласно мнению Курбского, бояре и воеводы чуть не силой поволокли в поход, было некуда.

Однако прежде организации столь дорогостоящего мероприятия в Казань были посланы «милостивые грамоты» с предложением «прощения» казанцам всех «вин» при условии их подчинения России по прежним договорам. Лишь получив отрицательный ответ из Казани, «царь … начат совокупляти премногое воинство». Интересный рассказ Лызлова о посольстве в Казань косвенно подтверждается Казанским летописцем (с. 388–389), а сведения не использованной историком Никоновской летописи позволяют заключить, что продолжение совета Ивана IV с боярами и воеводами имело место в апреле 1552 г.,