на Подолие был инспирирован Литвой. Если это так, осторожно пишет Лызлов, то понятно, почему хан искал спасения в Литве, где был схвачен властями, желавшими опровергнуть польские подозрения, и затем «уморен» в угоду более сильному соседу – Крымскому ханству. Впрочем, Лызлов отдавал себе отчет, что все в этой истории строится на предположениях, и посчитал более надежным опереться на сообщение Степенной книги, по которому Седахмет был побежден Эди-Гиреем как союзник Литвы во время своего похода на Русь (л. 34 об. – 35).

Проигрывал в сравнении с русским источником и рассказ Стрыйковского о сражениях на Угре. Он наполнен домыслами, будто хан Большой Орды был чуть ли не слугой польского короля (а тот, в свою очередь, боялся русского войска) и что великий князь московский смог избавиться от Ахмата только подкупом. Лызлов предпочел изложить события по Засекину летописцу, а рассказ Стрыйковского привел в качестве одной из менее вероятных версий, подчеркнув, что «сия суть истинныя словеса вышепомяновеннаго летописца» (л. 38–38 об.).

Только как дополнение к тексту, основанному на русских источниках, помещен в «Скифской истории» и рассказ Гваньини о казанском хане Ибраиме. При этом, цитируя польско-итальянский трактат, Лызлов имя Ибраимова сына – Machmedi – передает в транскрипции русских текстов (Махмет-Аминь)[445], согласно общему для «Скифской истории» принципу цитирования и пересказа: все имена, термины и понятия приводились в соответствие с принятыми в России второй половины XVII в. Так, турецкий krol польских хроник именуется султаном, hetman – воеводой, gospodarstwo – домостройством и т. п.[446]

Весьма интересно доказательство заблуждения Стрыйковского при датировке битвы у Синих Вод 1333‑м годом. «Имать быти 1361‑го, – заявляет Лызлов, учитывая ошибку польского хрониста в датировке другого мероприятия Ольгерда, – ибо Стрийковский пишет сего князя Олгерда имуща брань с великим князем московским Димитрием Ивановичем лета 1332, его же государствование началося по известным российским летописцем лета 1362‑го» (л. 26). Очевидно, что в русских летописях вокняжение Дмитрия Донского датировалось правильнее. Неясно только, почему Лызлов указал 1361, а не 1363 г. (учитывая ошибку Стрыйковского ровно в 30 лет). Возможно, историк имел в виду то обстоятельство, что о битве с татарами Стрыйковский рассказал прежде, чем о войне Ольгерда с Москвой, и Лызлов заключил, что битва произошла перед восшествием Дмитрия Ивановича Донского на престол великого князя владимирского в 1363 г. Так и было, только разрыв между событиями был меньшим[447].

Предпочтения источников, которые на поверку точнее, полнее и логичнее описывают взаимосвязь событий, прослеживаются по всему тексту «Скифской истории» (Степенной перед Хронографом, Засекина летописца перед Степенной и т. д. и т. п.), справедливо варьируясь от темы к теме: ведь использованные Лызловым сочинения были многоплановыми и сами основывались на целом комплексе источников разной степени достоверности. В итоге главным критерием установления истинности сообщений оставались для Лызлова результаты их сопоставления по конкретным, достаточно узким вопросам, с учетом логики развития событий.

От сопоставления и уточнения к реконструкции

В наше время, когда источниковеды упорно сражаются против т. н. «потребительского отношения к источнику», трудно поверить, что Лызлову пришлось столкнуться с совершенно противоположной проблемой. В традиционной исторической литературе господствовало такое почтение к письменному тексту[448], что Сидор Сназин, например, являя собой одного из последних классических летописцев, предпочитал дважды и трижды повторить статьи об одних и тех же событиях, нежели отказаться от явно ошибочного сообщения какого-либо неисправного краткого летописчика[449].

Не приведение множества версий из разных памятников и редакций, в первую очередь привлекающее внимание при чтении сочинений конца XVII в., а именно отказ от них в пользу установленной истины, четко определенной картины событий свидетельствует о научной смелости Лызлова. Даже в тех случаях, когда «Скифская история» знакомит читателя с противоречивыми мнениями, автор не оставляет сомнения в том, что именно он сам считает наиболее достоверным.

При этом подавляющее большинство решений историка, взявшегося за обобщающий труд, ускользает от внимания читателя без основательного знакомства с содержанием привлеченных Лызловым источников[450]. Зато внимательное сравнение текстов[451] выявляет едва ли не за каждым абзацем «Скифской истории» огромную работу по сравнению и оценке достоверности предлагаемых источниками сведений. С точки зрения сегодняшних знаний далеко не все выводы Лызлова верны, но они всегда внутренне мотивированны и логичны.

Вызывает огромное уважение мужество, с коим дворянин, одним из первых вступив на тернистый путь русской исторической науки, преодолевал свойственный современникам трепет перед источниками (знакомый, пусть в меньшей мере, каждому ученому) и отказывался от авторитетнейших свидетельств, когда они не соответствовали детально осмысляемой им картине событий. В начале XXI в. нам известно, сколь трудноопровержимо, чуть ли неистребимо ложное сообщение источника, не опровергаемое непосредственно другим источником. Даже показав, что такого совершенно не могло быть, и объяснив, почему солгал старинный автор, вы не переубедите общественное мнение, упорно считающее, что-де не бывает дыма без огня[452].

Лызлову же приходилось брать на себя ответственность, отвергая неточные, ошибочные или тщательно продуманные маститыми авторами тенденциозные сообщения почти на каждой странице. Так и хочется предположить, что, работая в перерывах между походами и заботами о поместном хозяйстве, дворянин в простоте своей не разумел значения противоречий между источниками и отбирал факты без особых раздумий откуда попало. Однако сравнение текстов показывает, что историк каждый раз учитывал все версии интересующего его события в определенном для книги круге источников (очерченном выше), всегда имел в виду соотношение событий и не только себе не позволял непоследовательности, но и упомянутых маститых авторов на оной неоднократно ловил, отмечая страницы, на которых они сами себе противоречили.

Это не значит, подчеркну еще раз, что Лызлов был всегда прав. Он ошибался часто, особенно в таких сложнейших вопросах, как хронология мусульманских династий, которую он старался установить с великим упорством[453]. Заслуга ученого историка состояла в том, что он сделал работу лучше, чем представлялось возможным в современных ему условиях, не просто точно выполняя существующие правила, но разрабатывая их для себя и потомков.

И если сегодня мы значительно уточнили ту же хронологию султанов и ханов, то, прежде чем уличать Лызлова в ошибках, полезно задуматься над двумя вопросами: 1) Насколько я лично продвинул вперед методику исследования? 2) Насколько бесспорными будут выглядеть выводы на основе моей методики через триста лет? К сожалению, обозримая история свидетельствует, что хотя стоя на плечах предков потомки лучше видят мир, люди вообще и ученые в частности радикально умнее не становятся.

В обоснование сказанного рассмотрим на конкретных примерах комплекс основных приемов, применявшихся Лызловым при создании фактической основы повествования. Лучшим и наиболее легким случаем