Шрифт:
Закладка:
Уточнение сведений источников было, разумеется, значительно сложнее их взаимного дополнения. Для этого требовалось прежде всего усомниться в достоверности того или иного рассказа, в том числе столь общеизвестного, как упоминавшаяся хронографическая «Повесть об убиении Батыя». Это легендарное повествование, впервые появившееся в Венгрии в XV в. и попавшее уже в Московский свод конца XV столетия[470], было отражено многими авторитетными летописными памятниками. Судя по распространенности, оно не вызывало сомнений у историографов XVI–XVII вв., в том числе у А. Гваньини, когда тот писал раздел «О татарах».
Однако Лызлов нашел Повесть не соответствующей своим представлениям о ходе Батыева нашествия и сделал следующий шаг, приведя доказательство ошибочности мнения об убиении хана легендарным венгерским королем Владиславом. Оно нашлось в трактате того же Гваньини по истории венгров, где рассказывалось не о поражении монголо-татар, а об их победе над историческим королем Белой[471].
Уточнение требовало довольно внимательного анализа всех деталей событий и оценки достоверности источника. Например, описывая на основе Хронографа и Степенной воцарение хана Булат-Салтана, Лызлов нашел в Засекине летописце упоминание, что тот был сыном Тохтамыша. Из Хронографа автору был известен упомянутый под 6920 г. «царь Зелени-Салтан Тактамышевич», которого сведения Стрыйковского позволяли отождествить с Булат-Салтаном. Следовательно, Засекин летописец действительно давал возможность уточнить повествование. Поэтому вскоре, проверяя Стрыйковского «российскими летописцами», Лызлов приводит в первую очередь сообщение Затопа Засекина под 6929 г. о хане «Улуахмете, сыне Зелед-Салтанове», добавив, что «в Степенной имя ему Махмет»[472].
Чрезвычайно трудно провести грань, разделяющую уточнение сведений и историческую реконструкцию событий. Так, рассказывая о ханах Золотой Орды после Батыя, Лызлов обратился к 10‑й главе 18‑й степени Степенной книги. Там сообщалось, что «диявол … наостри безбожных татар нудити Христианом, да воиньствуют с ними», но поездка князя Александра Невского в Орду отвела от русских князей «нужду» участвовать в завоевательных походах ханов.
Лызлов же начинает повествование конкретным сообщением, что «лета 6770‑го умре царь Сартак сын Батыев, по нем же облада Ордою царь имянем Беркай. Сей злочестивый приела послов … к в. к. Александру Ярославичу, понуждающи его и прочих князей российских с воинствы их ходити на войну с собою» и т. п[473]. Выделенное сообщение не имеет аналогии в источниках и является результатом самостоятельных рассуждений автора. Ход их таков.
Имя хана Берке упоминается в тексте Степенной ниже – именно его «умолил» Александр Невский отменить (свое?) распоряжение об участии русских войск в ордынских походах. Было это перед тем, как по сообщению Хронографа князь умер при возвращении из Орды в 6771 г.[474], то есть, по расчету Лызлова, в 6770 г. или в начале 6771 г. Но восстание 6770 г., рассуждал историк далее, произошло против баскаков, поставленных Сартаком, то есть при жизни последнего, – следовательно, смена ханов (Сартака на Берке) датируется 6770 г.
В своей реконструкции событий историк оказался прав: мы сегодня представляем их именно так, только используя более ранние и близкие к событиям источники[475].
Имя следующего хана – Менгутемира – Лызлов выявил в главе Степенной о мучении в Орде князя Романа Ольговйча. Далее в использованном уже в «Скифской истории» Житии св. князя Федора Ростиславича Степенная упоминала некоего татарского хана, но кого именно? В Хронографе историк обнаружил сведения о том, что в 6790 г. против в. кн. Дмитрия Александровича выступила татарская рать Туратемира и Алына, но это, по определению Лызлова, были лишь «мурзы». Далее же Хронограф сообщал, что в том же году в. кн. Дмитрий «поиде в Орду к царю Ногую» (т. е. Ногаю). Заключив, что с 6790 г. в Золотой Орде правил Ногай и именно он послал на Русь «мурз», Лызлов дополнил повествование указанием Стрыйковского о походе Ногая на Польшу в 6796 г.
Время смерти хана Ногая установлено в «Скифской истории» по сообщению Хронографа, что за 9 лет до нашествия Кавдыгая на Русь, в 6823 г., в Орде уже правил Азбяк: «и посему умре царь Нагой 6815‑го лета». Согласно Житию, князь Федор Ростиславич умер в 6807 г., и, следовательно, облагодетельствовавшим его «царем» был Ногай[476]. Разрешив этот вопрос, Лызлов смог в хронологической последовательности изложить имевшиеся у него сведения о правлении Ногая.
Сказанного достаточно, чтобы заметить, что упорство автора «Скифской истории» в следовании установленным для себя принципам, таким как обязательное установление точных дат, привлечение всех прямых и косвенных сведений строго очерченного круга источников, позволяло решить много вопросов, но умножало и количество заблуждений историка. В основания его умозаключений легко вкрадывались ошибки; некоторые рассуждения вообще были бы не нужны при обращении к Воскресенской и Никоновской летописям, к рукописям, ближе передающим текст Московского свода конца XV в. или просто к более исправному списку того же Хронографа Русского.
Однако именно последовательность в детальном освещении и хронологическом расположении событий давала Лызлову ключ к их пониманию, часто правильному, несмотря на частные огрехи. Богатство причинно-следственных связей, отраженных в «Скифской истории», явилось прямым результатом последовательности автора в соблюдении своих весьма затрудняющих работу принципов.
Например, в рассказе о казанских ханах после Алехама Лызлову вполне достаточно было бы Степенной книги, однако он вычислил точные даты воцарения Махмет-Аминя и избиения в Казани русских купцов. Последнее позволило на основании сведений Казанского летописца уточнить, что побоище 24 июня, приходившееся на день рождества Иоанна Предтечи, произошло (не только в Казани, но и «во всех областех казанских») в связи с собранием на казанской территории огромных богатств: в это время бывала «по вся годы в Казани ярманка знаменитая и зело людная, идеже приезжаху купцы от многих стран, паче же от Московских».
События расставились по порядку: злодейский замысел хана был связан с жаждой обогащения, которое позволило ханству резко активизировать военные действия против соседей, в том числе с помощью наемников[477]. Разрозненные сведения русских источников о казанских набегах превратились в логически обоснованное повествование о важном этапе укрепления Казанского ханства.
Сведение воедино русских и иностранных источников, даже по вопросам отечественной истории, лучше всего отраженной летописанием, давало еще более значительные результаты. Так, хорошо известный нам теперь союз Ивана III с крымским ханом Менгли-Гиреем лаконично трактовался в Степенной книге как своего рода противовес злокозненному соглашению польского короля с ханом Большой орды Ахматом и, как издавна закрепилось в русской историографии, более всего увязывался со «стоянием на Угре».
Привлечение всех источников, в особенности Стрыйковского и Гваньини, внесло ясность в
