в «Скифской истории» сочинений во многом определялась тем, что они содержали в себе немало сведений об истории борьбы славянских народов против турецко-татарской агрессии, то есть истории, особенно актуальной в последней четверти XVII в. В то же время эти исторические памятники выделялись блестящими литературными достоинствами.

Хроники Гваньини, Стрыйковского, Ботеро и Бельского были великолепным историческим чтением, причем в превосходных изданиях с гравюрами и картами на польском языке, который среди дворян знали многие, а не только на доступной избранным ученой латыни. Лызлов, увлекавшийся чтением польской исторической книжности с конца 1670‑х гг., выбрал действительно лучшие труды по истории Османской империи и Крыма по самым достойным изданиям.

Одним из основных источников «Скифской истории» стала «Хроника Сарматии Европейской» (Краков, 1611). Под таким заглавием известный публицист и переводчик Мартин Пашковский издал польский перевод книги «Sarmatiae Europae descriptio» Александра Гваньини (1538–1614), итальянца, долго служившего Речи Посполитой и оставшегося навсегда в этом государстве[410].

Хроника Мацея Стрыйковского (1547–1593), видного польского политического деятеля, историка, поэта и художника, как свидетельствуют точные ссылки в «Скифской истории», была использована Лызловым по кенигсбергскому изданию 1582 г.[411], несмотря на то, что в России ходило множество переводов этого произведения (и сам Лызлов ранее переводил главы из него).

«Универсальные реляции» Джованни Ботеро (1533–1617), одного из крупнейших итальянских писателей-гуманистов XVI–XVII вв., впервые изданные в Риме в 1591–1592 гг., впоследствии неоднократно публиковались на многих языках Восточной Европы. Автор «Скифской истории» опирался на первое издание польского перевода «La relationi universali» (Краков, 1609)[412].

С 1588 г. стали публиковаться фундаментальные тома «Церковных хроник» итальянского церковного деятеля и историка Цезаря Барония (1538–1607). Их польский перевод, начатый в 1588 г. иезуитами из Калиша, был завершен в 1600–1603 гг. Петром Скаргой, издавшим выборку из 10 томов «Церковных хроник» в одной книге в 1603 г. Лызлов использовал второе издание, включавшее материалы из 12 томов «Хроник»[413].

Сочинение польского ученого епископа XVI в. Мартина Кромера (1512–1589) «О начале и истории польского народа» много раз издавалось на латыни (в 1555, 1558, 1568, 1589 гг. и т. д.), но в 1611 г. Мартин Блажовский опубликовал ее польский перевод под названием «Польская хроника в 30 книгах». Именно на него опирался в своей работе Лызлов[414].

«Хроника всего света» польского историка, поэта и переводчика Мартина Бельского (ок. 1495–1579) была широко известна на Руси в изданиях 1551, 1554 и 1564 гг.[415] В десятитомник вошли рассказы о древнейших монархиях, истории пап и императоров Римской, Византийской и Священной Римской империй, европейских стран и Нового света. Лызлов, судя по ссылкам, внимательно читал все тома.

Последним крупным источником Лызлова был «Двор цесаря турецкаго», плодовитого польского писателя и историка Симона Старовольского (1588–1656) в вольном авторском переводе, составивший завершающую ненумерованную часть книги, своего рода приложение к исследованию[416].

Другие известные в литературе произведения, как выясняется, восходят к названным. Так, турецко-татарский поход на Астрахань 1569 г. описан Лызловым на основе сочинения польского посланника к Оттоманской Порте Андрея Тарановского Белины «О приходе турецкого и татарского воинства под Астрахань», текст которого был полностью включен в Хронику другого участника посольства – М. Стрыйковского. Вошедшая в Хронограф Русский «Повесть о Махмете» привлечена, как показывает приведенный Лызловым более полный текст стихотворения Варшавецкого, по Хронике А. Гваньини[417]. К польской литературе восходит и повесть «Туркия, или Тракия, или Срацинея» в более полной, нежели хронографическая, редакции[418].

Следует предположить, что познания А.И. Лызлова в латыни были ограниченными. По крайней мере, он явно отдавал предпочтение польским переводам крупных исторических сочинений перед латинскими оригиналами. Нельзя совершенно исключить предположение, что «История греко-персидских войн» Геродота (широко известная, как мы видели в Части 1, в латинских изданиях) и «История Александра Великого» Квинта Курция Руфа, указанная в списке источников и процитированная с точной ссылкой трижды (л. 3, 4, 5 об.), также были использованы в «Скифской истории» через посредство польского языка.

С другой стороны, помещенные в «Скифской истории» переводы из «Скорбных элегий» и «Писем с Понта» Публия Овидия Назона, получившего в русской литературе XVII в. славу «первого славянского поэта» с легкой руки Стрыйковского[419], очень точно передают не только содержание, но и форму латинского оригинала. Перевод Лызлова считается лучшим среди многих русских опытов XVII в. и наиболее плодотворным в исторической перспективе, поскольку дальнейшая практика стихотворного перевода развивала те же принципы соответствий, которые воплощены в «Скифской истории»[420].

Адекватность перевода Овидия заставляет предполагать, что Лызлов достаточно владел латынью для углубленной работы с выявленным благодаря польским трудам латинским текстом[421], хотя весьма вероятно, что он затруднялся при беглом чтении и поэтому не мог позволить себе опираться на крупные латинские сочинения в той же степени, как на польские, содержание которых знал досконально, так, что старательно избегал противоречий, допускавшихся авторами на разных страницах их произведений (и указывал на них читателю).

Методы

Автор «Скифской истории», как и любого крупного исторического сочинения, использовал обширный комплекс методов, начиная с приемов отбора и критики частных сведений и кончая их историософским обобщением. Поскольку представление об этих приемах в отдельности и методической основе передовых для своего времени исторических произведений конца XVII в. в целом еще далеко не утвердилось в историографии, рассмотрение их лучше вести от простого и традиционного – к все более сложному и изощренному, начиная с чисто археографических и источниковедческих подходов автора к текстам использованных им произведений.

Свод, компиляция и цитирование

Наилучшим показателем отечественного происхождения русской исторической науки является использование в первом обобщающем ученом труде методов древнерусских книжников практически в чистом виде. Приемы составителей летописных сводов, совершенно проигнорированных в качестве источников, не только были хорошо известны Лызлову, но применялись им с изрядной сноровкой ко всем без исключения русским и иностранным источникам «Скифской истории».

Летописный свод подразумевал обычно полное (или почти полное) использование текстов старых летописей составителем нового памятника с минимальными изменениями, как правило, литературного, но, зачастую, и оценочного характера, со временем все более явными. Развитие жанра несло с собой изменение приемов. В XVI–XVII вв. обычными были вносимые в текст уточнения и пояснения, а главное – тематический отбор сведений и все более сложное сочетание выписок из разных источников, постепенно превращавшее классический свод в компиляцию.

При этом источники становились все более разнообразными. Помимо летописей текст насыщался повестями, сказаниями, житиями, притчами, документами (как в старину, вспомним «Повесть временных лет»), а кроме того – стихами, орациями и массой переводных памятников, от хронографов до газетных сообщений. Ко времени создания «Скифской истории» некоторыми летописцами использовалось