источником всех российских бед. Как бы ни хотелось объявить, что пресловутую проблему проливов иноземцы завезли к нам наподобие сифилиса, источники локализуют ее происхождение и развитие в православном славянском мире.

В политических интригах Запада довольно отчетливо прослеживается и пресловутая «рука Москвы», причем конкретно – длань Шакловитого. Так, ученый грек Иоанникий Лихуд, путешествовавший по Европе с полуофициальной миссией Посольского приказа, 22 ноября 1688 г. сообщил Голицыну, что «многие от началных людей» Венецианской республики «выпрошали мене так: желают ли великие и державнейшие государи Московские венчатися на престоле Константинополском? Аз Богом свидетелствуя отвещал им сими словесы: Истинно что желают. И они мне говорили, что лутче и пристойнее время никогда не могут сыскати, как ныне. Сего ради и город строили (Новобогородскую крепость. – А. Б.), как слышали, чтоб могли обладать Крымом … Уповаем, что иная препона не будет достигнути до Костянтинополя».

Сходное сообщение Иоанникий послал 23 мая 1689 г. после посещения Вены. По его словам, так же в ходе личных переговоров и переписки с «мултянским господарем» он получил настойчивое предложение «царскаго величества с войсками совокупитися после победы над Крымом, се есть, разорения препоны Константинополской». Просили Россию «об избавлении» – уверял Лихуд – и правители Сербии, а император выразил желание отдать победоносному союзнику как «Мултанскую землю», так и Валахию[380].

Дабы увериться, что эти любопытные «сведения», имеющие малое отношение к реальной дипломатии, исходят от Шакловитого, а не наоборот, достаточно обратить внимание на даты и вспомнить, что именно братья Лихуды первыми откликнулись на желание Федора Леонтьевича представить Софью Алексеевну в числе «царской троицы»[381]. Использование же западных (и сделанных под запад) средств информации не было прерогативой одного Голицына. Шакловитый, издав в Москве эстамп с коронационным портретом Софьи (и в пару к нему – образ своего ангела Феодора Стратилата с собственным гербом), напечатал подобную гравюру в Амстердаме, «чтобы ей, великой государыне, слава и за морем была», но при этом немалую часть «иноземной» пропагандистской продукции распространял дома, в Москве[382].

Константинопольский план Шакловитого и Мазепы, с которым, напомню еще раз, четырежды вел переговоры Лызлов, мог появиться, разумеется, только при уверенности, что именно такое мероприятие наилучшим образом послужит утверждению государственного авторитета царевны Софьи. И поскольку это был популистский план, мы не станем обвинять Федора Леонтьевича в том, что один лидер правительства регентства своей пропагандой способствовал падению другого.

Картина, которая виделась в ближайшем будущем Лызлову, волновала умы множества россиян и сделала основательное историческое исследование «скифского» противника одной из популярнейших рукописных книг конца XVII в. Однако действительность весьма грубо обошлась с мечтой ученого историка.

Гибель

Азовские походы Петра, сразу нашедшие и до сих пор не утратившие панегиристов, все еще ждут исследователей. «Потешное» по оформлению, но далеко не потешное по числу жертв и вреду для репутации российской армии действо 1695 г. столь же загадочно, как победоносный поход 1696 г., а на события последующих лет в Приазовье обратил внимание разве что Римский-Корсаков в своем летописном своде. Не вдаваясь в детали, поставлю один вопрос, который не мог не волновать Лызлова, как и любого мыслящего военного: почему целью был избран Азов?

Взятие его (совершенно несоразмерными усилиями) не угрожало ни Крыму, ни тем более Турции в такой степени, как голицынские крепости, даже не протянувшиеся до устья Днепра. Днепр вел прямо в Черное море, Азов оказался бесполезен с точки зрения завоевания морского господства. Но и без крепостей по Днепру, перекрывающих татарам последние пути к европейской добыче, судя по имперским разведывательным данным, вопрос о разрушении голицынских крепостей в начале XVIII в. занимал Османскую империю и Крымское ханство гораздо более, чем о возвращении Азова. Крепости были вопросом стратегии, Азов – лишь проблемой престижа[383]. Нельзя исключить, что окружавшие юного Петра русские аристократы направили его энергию в направлении, где нельзя было ударить Османскую империю так больно, чтобы союзники легко смогли выскочить из войны, оставив Россию вновь воевать с турками и татарами в одиночку.

Тем не менее возобновление военных действий на юге после многолетнего перерыва вдохновило дворян и вновь повлекло Лызлова в самую гущу событий. Базой подготовки нового похода стал район Дона. В 1695 г. Андрей Иванович получил назначение в крепость Коротояк. Он должен был обеспечить наступающую армию продуктами, собрав с 24 городов и направив судами к Азову около 6 тысяч четей муки, 13 тысяч четей сухарей, по 3 тысячи четей овсяных круп и толокна.

Уберечь весь этот припас от воды, огня и другой порчи было делом нелегким. Но еще труднее оказалось получить намеченные запасы от вечно нерадивых и вороватых воевод, пустившихся со времен правления властной матери Петра, по крылатому выражению князя Б.И. Куракина, во «мздоимство великое и кражу государственную». Не прельщаясь «посулами», как именовали тогда узаконеную обычаем коррупцию, Лызлов завел специальные тетради задерживавших или убавлявших поставки «нетчиков», возбудив против себя лютую злобу связанных круговой порукой администраторов.

Распорядительность Андрея Ивановича, однако, была высочайше отмечена – не наградой, конечно, а еще более тяжелым назначением. В Азовском походе 1696 г. он стал главным интендантом русской армии в Воронеже. На этот раз воеводы городов, от которых Лызлов добивался правильных поставок, засыпали инстанции доносами, а некто влиятельный устроил ему отзыв с должности под смехотворным предлогом острой необходимости наблюдения над «строением и починкой соборныя церкви, что в Звенигороде».

Сам думный дьяк Посольского приказа, старый знакомый Лызлова Емельян Игнатьевич Украинцев (соратник В.В. Голицына, переживший его ссылку) взялся устроить этот «перевод». Однако благодаря вмешательству Разрядного приказа в лице небезызвестного мастера сыскных и заплечных дел Тихона Никитича Стрешнева отзыв чересчур честного интенданта не состоялся. 4 мая 1696 г. Лызлов доложил о полном выполнении своей задачи[384].

17 июля ученый историк и неподкупный интендант перенес инсульт, но в январе 1697 г. был еще жив, несмотря на левосторонний паралич с частичной потерей речи. «Заболел я паралижною болезнию, – писал Лызлов государю, – левою рукою и левою ногою не владею и языком говорю косно» (№ 13). Видимо, вскоре автор «Скифской истории» скончался. После марта 1697 г. имя Андрея Ивановича в документах не обнаружено.

Как водится, еще один честный человек пал в борьбе с «кражей государственной». Однако же отмечу, что скромный стольник Лызлов оказался даже покрепче знаменитого генерала и сенатора, прославленного отвагою перед врагами и самим государем Петром Алексеевичем правдолюбца князя Якова Федоровича Долгорукова, скончавшегося от одного зрелища всероссийской кражи, едва вступив на пост президента Ревизион-коллегии…

Воистину, честность необходима Истории, но она же губительна для Историка. Жизнь и мысль его, к счастью,