В ссылках на авторский дворянский Летописец Затопа Засекина Лызлов мог лишь прибавить к фамилии автора, по образцу ссылок на иностранные сочинения, указание жанра памятника, из текста которого были извлечены уникальные сведения о войнах Московского государства с Казанью, уточняющие и исправляющие данные Степенной книги и других источников.

Анализ показывает, что по содержанию и форме Летописец Засекина был близок к Казанскому летописцу – не вполне традиционному летописному памятнику, который можно рассматривать в русле формирования жанровой группы тематических летописных сказаний наподобие сочинения Петра Золотарева[400], стоявших на грани между летописью, повестью и исследованием[401]. Казанский летописец является единственным сочинением, которое Лызлову не удалось выделить из рукописной традиции.

Этим историк XVII в. весьма подвел ученых века ХХ-го, не сумевших без прямой подсказки различить, что в «Скифской истории» использована именно эта пространная редакция Истории о Казанском ханстве, а не краткая, более известная под названием «Казанская история»[402]. Разумеется, определение редакций хорошо известных памятников является препятствием не для всех. Даже хитроумное сочетание в «Скифской истории» сведений из «Истории о великом князе Московском» А.М. Курбского[403] и Истории о Казанском ханстве не могло ввести в заблуждение Е.В. Чистякову, ясно показавшую, что Лызлов пользовался именно Казанским летописцем, но никак не Казанской историей[404].

Американский профессор Эдвард Кинан напрасно прошел мимо труда Чистяковой, взявшись выборочно сопоставлять с источниками рассказ «Скифской истории» о Казанском взятии. Без подсказки он не сумел определить использованную Лызловым редакцию Истории о Казанском ханстве и обратился при сравнении к менее информативному тексту Казанской истории. Вроде бы незначительная текстологическая ошибка привела к серьезному заблуждению. Поскольку повествование «Скифской истории» оказалось информативнее «Истории» Курбского и Казанской истории, Кинан заключил, что сочинение Лызлова (либо его неизвестный, особо богатый источник) первично по отношению к труду Курбского. Следовательно, никакой «Истории» в XVI в. князь Андрей Иванович Курбский не писал: как и переписка его с Иваном Грозным, это всего лишь позднейший апокриф[405].

В свою очередь ленинградский профессор Р.Г. Скрынников, грудью вставший на защиту авторских прав князя-изгнанника, также не подумал обратиться к труду Чистяковой. Это было бы отчасти извинительно, если бы Скрынников заметил ошибку Кинана с определением редакций Истории о Казанском царстве. Но отечественный профессор не менее американского нуждался в подсказке, с помощью которой мог бы легко доказать, что спорный рассказ Лызлова составлен из творчески сопоставленных текстов «Истории» Курбского и Казанского летописца[406].

Лишь сравнительно недавно А.И. Гладкий обратил внимание коллег, что наблюдения Чистяковой позволяют убедительнейшим образом опровергнуть построения Кинана[407]. Но и Гладкий не заметил двадцатилетней (а теперь уже тридцатилетней) давности указания Чистяковой, что «История» Курбского использовалась Лызловым не только при описании Казанского взятия, но, как показал текстологический анализ, в ряде других сюжетов и в сочетании с иными источниками, что делает всю русско-американскую полемику на ее счет просто смехотворной.

Надо при этом заметить, что на «Историю» Курбского, знакомую Лызлову еще с Чигиринских походов, в «Скифской истории» имеется прямая ссылка: «Кур[бского] Историа» (л. 153 об.; в списке источников просто: «Историа», – л. 4). Вообще Лызлов прекрасно знал автора «Истории о великом князе московском» и при использовании его сведений везде заменял личные местоимения на полное именование князя. Увы, прочесть «Скифскую историю», из-за которой разгорелся спор, или исследование Чистяковой о ней полемистам XX в. была не судьба …

Возможным объяснением того, что ссылка на полях на памятник, широко использованный при работе над «Скифской историей» в сочетании с Казанским летописцем, Степенной книгой, трактатами А. Гваньини «О татарах» и «О Руси», а возможно, также с разрядной книгой осталась единственной, является узкое, элитарное распространение сочинений Курбского в 1680‑х и начале 1690‑х гг., лишавшее смысла сам принцип регулярных ссылок как основы для обращения читателя к первоисточнику.

Вместе с тем фактическое и литературное богатство «Истории» Курбского не могло остаться невостребованным при описании Казанского взятия, сечи при Судьбищах, русских походов в Крым, эпидемии в Ногайской орде и ослабления Крымского ханства в 1560‑х гг. (столь сходного с ситуацией конца 1680‑х гг.), наконец, о Молодинской битве. В последнем случае сведения Курбского использованы лишь для дополнений к рассказу «Повести о бою московских воевод с неверным ханом», расширенной и уточненной также по Хронике М. Стрыйковского.

На этот факт указал еще Н.М. Карамзин: «Лызлов в своей Скифской истории подробно описывает нашествие хана, взяв иное из Курбского, иное из Стрыйковского … а главные обстоятельства из Повести о бою воевод московских с неверным ханом, которую нашел я в Книге о древностях Российского государства в Синодальной библиотеке № 52, т. 1, л. 98»[408].

Не лишено вероятия предположение Чистяковой, что «Повесть о бою» была использована Лызловым по разрядной книге[409]. Однако Карамзин считал, что Лызлов пользовался некой редакцией «Повести», отличной от редакции разрядных книг. Сам же факт использования последних в «Скифской истории» остается гипотетическим, несмотря на полное текстологическое сравнение памятника с реальными источниками: в ряде случаев мы предполагаем возможность привлечения той или иной разрядной книги, без которой Лызлов бы не смог уточнить текст сравнительно с основным источником.

В конце концов, почти весь использованный Лызловым по русским источникам фактический материал непосредственно восходит к сочинениям, указанным им в сносках на полях и перечисленным в списке «Книги историй, от них же сия История сочинися и написася: Степенная, Хронограф, Синопсис, Летописец [Затопа Засекина], Историа [Курбского], жития святых» (л. 4). Отсутствующий в списке Казанский летописец не упоминается и в сносках, причем нельзя совершенно исключить, что этот памятник полностью вошел в более подробный Летописец Затопа Засекина, который вполне мог вобрать в себя и «Повесть о бою», и точные имена-отчества воевод по разрядам. В этом случае перечисление русских источников «Скифской истории» было бы совершенно полным.

Иностранная литература

К сожалению, в XVII в. абсолютной точностью списки источников и литературы не отличались: заметные ошибки были сделаны даже в «Генеалогии» Игнатия Римского-Корсакова. Явно грешит и перечисление иностранных источников Лызловым: «Бароний, Плиниус, Курций Квинт, Длугош, Меховский, Кромер, Стрийковский, Бельской, Гвагнин, Ботер» (л. 4). В действительности Плиний был использован в «Скифской истории» через сочинение А. Гваньини, тогда как М. Меховский и Я. Длугош – по работе М. Кромера. К чести Лызлова, в сносках памятники, не привлекавшиеся непосредственно, не отражены. Историографическая база его обобщающего сочинения и без того достаточно богата.

Прежде всего необходимо отметить, что выбор Лызловым иностранных работ был не случаен. Автор привлек наиболее популярные и авторитетные исторические труды, широко распространенные в Восточной Европе благодаря многочисленным изданиям. Популярность использованных