свои кочевья и селения и дрались насмерть с мужеством, которому отдает дань автор «Скифской истории». Трудно было поверить, не видя своими глазами, как степные разбойники «един за другаго умирающи, биются с неприятелем даже до последняя кончины. Ибо его, – писал Лызлов о крымском татарине, – аще неприятель с коня свергнет, скаредно обсечет, и каликою учинит, и оружие отъимет, и от всего обнажа едва жива оставит – он обаче и руками, и ногами, и зубами, и всеми составы, каким ни есть способом, даже до последнего издыхания … боронится. И в то время, – напоминает читателю участник похода, – наипаче достоит его опасатися, егда затаится, якобы умирая, ибо видящи смерть пред собою, яко уже не избыти ему от нея, всеми образы о том мыслит, яко бы мог за собою неприятеля взяти»[364].

Этот пассаж «Скифской истории» об обычаях крымских татар весьма напоминает памятку солдатам Голицына, для которых главная опасность крылась именно среди вражеских тел: российские полки буквально шли по трупам. Ибо пробиться сквозь огонь 112 тысяч мушкетов и карабинов, примерно стольких же пистолетов и 350 орудий – ни отдельные отряды, ни все ханские войска не могли. 15 мая 1689 г. при урочище Зеленая Долина (переименованном в Черную могилу) Крымская орда, включая силы Белгородских татар и черкесов, при поддержке турецкого корпуса обрушилась на россиян. Восемь часов противник с невероятным мужеством повторял атаки, раз за разом сметаемый с поля ядрами, пулями, бомбами и гранатами недосягаемых для врага русских полков.

Убедившись, что ужасная бойня обошлась почти без потерь со своей стороны, Голицын приказал продолжать движение. Невероятно, но на следующий день и еще через день при Колончаке крымские татары вновь и вновь неистово атаковали движущиеся российские колонны, опять неся «многий упадок». Какой-то отряд даже врубился в ряды Ахтырского и Сумского полков, но был быстро отброшен гетманскими сердюками. Лишь на четвертые сутки степные разбойники, отказавшись от бессмысленного самоубийства, сжигая свои селения, потянулись за Перекоп.

20 мая армия Голицына, нимало не утрудившись, стояла перед жалкими укреплениями, обозначавшими границу собственно Крыма. Политическая цель похода была достигнута: хан молил о милости и обещал «покориться под державу великих государей». Конечно, хан лукавил: турецкие крепости в Крыму гарантировали его вассальную верность султану. Но убедившись в неотвратимости возмездия, серьезно продолжать войну против Священной лиги ханство оказалось уже не способно.

Военачальник Голицын[365] мог бы, как страстно желала армия, рискнуть без организации постоянного снабжения вторгнуться в Крым, занять Бахчисарай и, возможно, даже ряд турецких крепостей.

Канцлер Голицын понимал, что никакие разрушения не поставят на колени Крымскую орду – «скифы» они и есть «скифы», а уничтожить ее невозможно (вообще идея геноцида не обрела в XVII в. достаточно ярких очертаний). За Крымский берег пришлось бы жестоко сражаться с Османской империей, рассматривавшей статус Черного моря как «внутреннего озера» в качестве жизненной необходимости. Вассалитет Крымской орды прилагался победителю.

Шаг за Перекоп давал вернейший шанс продолжить войну с Турцией один на один, при партизанских действиях всех степных разбойников в тылу. Посольскому приказу было достоверно известно, что после оставления Афин венецианцы ведут тайные переговоры в Стамбуле; что крымские посланцы привезли секретные «ханские листы» Яну Собескому; что Людовик XIV приказал продолжить поход на имперские владения в Германии; и т. п. В свою очередь Империя после взятия в 1688 г. Белграда прекратила наступление, удовлетворившись приобретением Сербии, Словении, части Боснии и Семиградья, и стремилась теперь освободить руки для борьбы с Францией. Отклонив предложение императора о тайном союзе против Польши, Голицын предпринял экстраординарные дипломатические меры для срыва сепаратных переговоров Вены со Стамбулом, вплоть до объявления о них Венеции и Польше.

Сохранять Лигу канцлер мог лишь тогда, когда России было легче заключить сепаратный мир, чем союзникам оставить «московитов» одних разбираться с озлобленной поражениями в Европе Османской империей. Но война недаром представлялась А.И. Лызлову опаснейшим политическим инструментом: у нее нет заднего хода, зато присутствует колоссальная инерция, способная легко раздавить того, кто пытается притормозить, независимо от его положения, авторитета, способностей и заслуг перед Отечеством.

В 1678 г. «тормозным» поставлен был Г.Г. Ромодановский, размолотый буквально «в мелочь»[366]. Теперь настала очередь В.В. Голицына, попытавшегося ограничить военные действия рамками стабильных стратегических приобретений. В качестве максимальной доли России при заключении Священной лигой мира с Турцией Посольский приказ объявлял (с востока на запад): Азов, Крым и крепости в нижнем течении Днепра. Однако реально предусматривался отказ от Азова и Крыма при ликвидации турецких форпостов на Днепре и сохранении русских крепостей, блокировавших Крымское ханство.

Западня

На сей раз, вместо того чтобы обносить огромную территорию сплошной стеной укреплений, для умиротворения преизрядной площади черноземов достаточно было перерезать важнейшие пути татарских набегов в комплексе с ясно выраженной неотвратимостью ответного удара. Пока Крымское ханство не имело возможностей снести русские крепости и остановить наступление базирующейся на них российской армии, оно было парализовано – а значит умирало.

Как акуле необходимо прогонять воду через пассивные жабры, чтобы получать кислород, – так и экстенсивная экономика ханства требовала грабежа соседей для оплаты ввозимого морем продовольствия, прежде всего зерна. Уже к началу 1690‑х гг. Крым был поражен страшным голодом и его спутницами – эпидемиями[367]. С каждым годом России было все легче выполнять обязательства по Священной лиге, не допуская к войне татар, поскольку сообразно своим свойствам ханство слабело, а наше Отечество тучнело.

С построением степных крепостей падало значение старых засечных черт и не менее стремительно возрастал размах сыскных мероприятий правительства регентства. Сроки сыска беглых для 87 городов Белгородской черты возросли с 1682 до 1689 г. почти в три раза (с 3 до 8 лет), а при новом правительстве Нарышкиных, в 1690 г., – еще вдвое (до 15 лет)[368]. Если же учесть, что, согласно записям в Боярской книге, одно дворянство московского списка получило «для Вечного мира с королем польским» и за два Крымских похода больше земель «в раздачу», чем при других крупнейших пожалованиях[369], то деяния В.В. Голицына вырисовываются как результат продуманного и эффективного внешнеполитического курса, направленного на удовлетворение интересов феодального государства и, разумеется, самих феодалов.

Тем не менее пострадал Голицын закономерно, и вопросов, за что он, лишенный чинов и имущества, отправился с семейством в ссылку на Север, не возникало, несмотря на нелепость следствия и приговора[370]. Ведь даже столь умный, ученый и много лет служивший Голицыну человек, как Андрей Иванович Лызлов, ничем, кстати говоря, не обогатившийся в русско-турецких войнах, прямо-таки гласом Игнатия Римского-Корсакова вопиял в «Скифской