Шрифт:
Закладка:
Леонтий Боболинский, Роман Ракушка-Романовский и позже Григорий Грабянко писали о впервые примененной в этой кампании тактике наступления новой регулярной армии в колоннах – хотя «орда вешталася около войска, але же войско Галично … шло як вода, не заставляючися, тылко отстрелювалося»; лишь однажды ордынцам удалось прорвать порядки Ахтырского и Сумского казачьих полков[347]. Обновленным Голицыным регулярным войскам бешено атаковавшие крымчаки вообще не смогли нанести сколько-нибудь заметного урона. Дворянин – автор Псковского I списка «Летописца выбором», писавший о потерях в I Крымском походе, с удовлетворением отметил, что из похода 1689 г. «пришли все в добром здоровье»[348].
И вместе с тем современники остались глубоко недовольны результатами кампании. В Летописи Самовидца утверждается, что у Перекопа «войско охочо было до приступу», но вместо вторжения в Крым Голицын «пустил такую славу, будто Крымская орда вся им, великим государям, покорилася под их крепкую царскую державу, и взяв с них многия подарки[349], и благополучно возвратился в Москву» – «и у татар была о том радость велия» (по Беляевскому летописцу)[350]. Видя общее настроение войск, главнокомандующий, по рассказу Желябужского, даже «у стольников (среди коих был, как мы помним, А.И. Лызлов. – А. Б.) и у всяких чинов людей брал сказки, а в сказках велено писать, что к Перекопу приступать невозможно потому, что в Перекопе воды и хлеба нет».
Воодушевление, охватившее участников событий и современников в связи с преодолением российской армией Дикого поля, само по себе говорит о значении этого события. Однако распространенные в историографии оценки похода, основанные на мнении современников, будто целью его было вторжение в Крым, не представляются приемлемыми. «Воевать Крым» правительство регентства предлагало, поддерживая нового гетмана Мазепу лишь очень короткое время между отступлением из первого похода и международным признанием его значения к концу 1687 г. А в 1689 г. как в подлинниках указов о походе, так в черновых отпусках переписки командования с Москвой и даже грамотах «об успехах и подвигах» российских войск, отправлявшихся из ставки Голицына польскому королю, целью движения армии назывался только поход «к Перекопи»[351]. К Перекопу и в Крым – совершенно разные цели, которые нельзя путать.
О возможности вторжения в 1689 г. в Крым официально заявило только правительство Нарышкиных, пришедшее к власти в августе-сентябре, в ходе государственного переворота распространявшее сведения об измене и продажности В.В. Голицына, Л.Р. Неплюева и других сторонников свергнутой царевны Софьи[352]. Историки, подхватившие политические обвинения Голицына в «неспособности» и «нерадении», не отдавали себе отчета ни о характере, ни о реальных целях и тем паче – о внутренних убеждениях князя.
Конечно, великие ученые вроде С.М. Соловьева больше опирались на свое представление о свойствах таких личностей, как Г.Г. Ромодановский или В.В. Голицын, и, даже не разбираясь в существе обвинений, не придавали им особого значения. Но желая уяснить, что хотел сказать своей книгой Андрей Иванович Лызлов, мы должны понять его учителей, среди которых Голицын доминирует несомненно.
На основании общественного мнения об истинных намерениях столь крупного политика и военного стратега, как канцлер и генералиссимус В.В. Голицын, можно лишь приблизительно догадываться. Логика действий его также осложнена обстоятельствами, с которыми государственный деятель, стремящийся избежать ненужных потерь, а не идущий напролом по трупам, вынужден считаться.
Но обратив внимание на строгую последовательность частных целей, которых с огромной энергией и блеском таланта достигал князь Голицын, мы можем увидеть мечту правителя, преодолевшую бездну преград, разбившуюся о реальность власти, но переданную историку и закрепленную на нетленных страницах «Скифской истории». Не поняв устремлений Голицына, мы с вами не сможем понять и 12 лет служившего при нем Лызлова.
Идеи и реалии
Урок 1682 г
Смерть царя Федора Алексеевича 27 апреля 1682 г. и дворцовый переворот, повлекший за собой восстание лучших полков армии против «изменников бояр и думных людей», непосредственным свидетелем которого стал Лызлов, очень хорошо показали альтернативу имперской политике Российского государства. Даже ярые участники борьбы за власть во дворце поняли тогда, что дележ государственного пирога не должен привести к потере самого государства. В главном военном приказе – Разряде – выдвинулся опытный администратор Ф.Л. Шакловитый, а Посольский приказ 20 мая был поручен князю В.В. Голицыну. Раздираемое смутой государство не имело военной силы, но сохранило обе ветви разведки. Верхи Государева двора смогли хорошо представить себе перспективу таких отношений с соседями, которые не опираются на могущество великой державы.
Посольство П.П. Возницына в Турции было поставлено перед фактом отказа Блистательной Порты от нейтрализации нижнего течения Днепра, обязательной по договору 1681 г.; посольство К.О. Хлопова даже не было принято; грамоты, направляемые через Крым, оставались без ответа. Военная разведка сообщала об усиленном укреплении турок по Днепру до Чигирина – мало того, турецкие диверсанты попадались на Левобережье![353]
В Малороссии вовсю развернулась польская пропаганда, нацеленная на организацию антирусского восстания, особенно в Киеве; потеря множества агентов нисколько не беспокоила ни короля, ни иезуитов. Секретная инструкция Яна Собеского особо доверенному шпиону (личному его величества секретарю) от 28 июля 1682 г. раскрывала замысел мятежа смоленской шляхты: он должен был стать сигналом к польскому вторжению, подготовке которого была посвящена королевская грамота от 22 августа мазовецкому воеводе[354].
Бессильному московскому правительству оставалось только принять эти перехваченные разведкой документы к сведению: любые внешнеполитические действия могли последовать лишь после «утешения» Московского восстания и его отголосков по всей стране, что произошло постепенно с октября 1682 г. Нота протеста было послана только Швеции, открыто концентрировавшей войска на границе: шведы ответили, что хотят сражаться с Турцией в Малороссии, как будто интересов России там уже и в помине не было!
Прогресс Нового времени, как видим, не изменил основ международных отношений. Просто благодаря развитию системы коммуникаций и постоянным армиям, слабого в век научной революции могли съесть быстрее. К диалогу допускался только хорошо вооруженный и организованный партнер.
Понимая все это, князь Голицын надеялся создать из «волкохищных», по выражению придворного поэта Кариона Истомина, европейских государств военный союз против еще более жадного и опасного хищника, хотя бы для этого пришлось осмотрительно использовать сами волчьи законы международной политики.
