Шрифт:
Закладка:
Порочащие правительство слухи тонули в волне всеобщей радости по поводу умиротворения с Польшей и восторгов дворянства в связи с объявлением о начале решительной войны против «агарян». Но так было лишь до тех пор, пока реальная политика не расходилась с общественными ожиданиями. Новой и весьма важной чертой ситуации стала теснейшая связь внутренних и международных отношений, российского и мирового общественного мнения, перепады которого крайне заботили правительства всех стран, в особенности (учитывая неустойчивость регентства) московские власти.
В Польше и Литве, где долго сопротивлялись заключению Вечного мира, радостное известие о союзе с Россией стихийно отмечалось в городах и местечках праздничными богослужениями. За исключением части магнатов, шляхты и самого короля Яна Собеского, писали русские посланники, «всяких чинов люди учиненному миру и союзу … велми рады и о том святом покое молебствовали». Надежда на облегчение бремени войны, сообщали из Империи агенты Посольского приказа, вызвала ликование тамошнего всенародства.
Свой восторг лично выразил венецианский дож, писавший в Москву, что ныне на Россию «вся Еуропа зрит» с надеждой на победу над общим неприятелем. Но особенно радостно восприняли весть о вступлении России в Священную лигу на покоренных турками христианских землях – в Молдавии, Валахии и др., население которых, как докладывали московскому правительству, «с упованием смотрит на Россию и лишь от нее ждет спасения от турецкого ига».
В Стамбуле султан, по выражению русского посланника, проведав о вступлении России в Священную лигу, «зело со всем бусурманством задрожал» и принялся лихорадочно менять план кампании, отзывать войска и т. п. Поход великого визиря, за которым должен был следовать сам султан с гвардией, был отменен. Крымская орда осталась сторожить Перекоп, ее сильнейшее левое крыло (Белгородская орда) не выступило в Венгрию. Польско-имперские войска почти без сопротивления взяли Будин, Ян Собеский устремился в Молдавию и Валахию, где местное ополчение присоединилось к его армии[277].
Не дожидаясь ратификации Вечного мира в Польше, русское правительство развернуло активную подготовку военных действий, отправив посольства во Францию, Англию, Голландию, Швецию, Данию, Испанию, Бранденбург и Флорентийское герцогство «для склонения их к союзу и вспоможению противу турок и татар[278], а также гонцов в Польшу и Венецию для согласования планов предстоящей кампании[279], приступив к сбору денежных средств и составлению мобилизационного плана[280]. Все, что видел и слышал Лызлов, было для русского дворянина настолько прекрасно, насколько вообще можно мечтать.
Первый Крымский поход
Подготовка к походу и выступление российских войск летом 1687 г. вызвали широчайший отклик по всей стране, который можно сравнить лишь с откликом на Московское восстание 1682 г. Записи о выступлении войска в поход сделали составители Свода Римского-Корсакова, Краткого Московского летописца и Краткого Казанского летописца[281]. Особенно подробно, с росписью полков и начальных людей, описали событие дворяне: А.Я. Дашков, М.Ф. Шайдаков и И.А. Желябужский[282]. Автор Спасо-Прилуцкого летописца, естественно, дважды сообщил о сборе «запросных денег» на поход с монастырей[283]. О «великих приготовлениях» в Москве 1687 г. «к войне на турок и татар» вспоминал автор летописца, постепенно доведенного до 1710 г.[284]
Если о ходе военных действий мы можем узнать из официальных документов (в особенности Разрядного и Малороссийского приказов) и подробного Дневника Патрика Гордона[285], то записи российских свидетелей и участников событий в Латухинской Степенной книге, Записках Желябужского, Летописце Леонтия Боболинского, Кратком Казанском летописце, Псковском I списке «Летописца выбором» и мн. др. раскрывают особенности правительственной пропаганды и общественного мнения, взаимозависимых с международной политикой и европейской реакцией на новости с театра военных действий.
А.И. Лызлов как человек свиты канцлера и «генералиссима»[286] хорошо знал и вполне разделял официальные, объявленные взгляды этого мудрого правителя, державшегося с подчиненными приветливо (и даже ласково, как с Е.И. Украинцевым). Но то, что стольник и ротмистр участвовал в интеллектуальных увлечениях Голицына, не свидетельствует, что он был наперсником князя, посвященным в его тайные политические дела. Таких людей, увы, нам, историкам, было очень мало, и записок они не писали. В этот закрытый круг не входил даже известный дипломат и воевода окольничий Иван Афанасьевич Желябужский.
Реальные цели политиков были, как правило, скрыты от глаз общественности, но реакция правительственной пропаганды на изменения внутренней и международной конъюнктуры в конце XVII в. была энергичной и содержательной. Уже цели и результаты I Крымского похода 1687 г. вызвали среди современников изрядные разногласия. Если в ходе русско-имперских и русско-польских переговоров о вступлении России в Священную лигу речь шла только о создании заслона против крымских татар с целью не допустить их на основной театр военных действий в Венгрии, Молдавии и Валахии[287], то в тексте договора о Вечном мире обязательства России были расширены включением пункта о наступлении всеми силами на Крымское ханство[288].
В начале I Крымского похода главнокомандующий В.В. Голицын отказался от предложения короля Яна Собеского оставить поход на Крым и двинуться вместо этого на Дунай, мотивируя свой отказ необходимостью связать силы крымских татар, которые опасно было оставлять в тылу[289]. В этот момент целью воинства, согласно формулировке царского указа и обьявительных грамот, отраженных в Записках Желябужского, Спасо-Прилуцком летописце, Своде Римского-Корсакова, Летописце 1619–1691 гг. и других источниках, был поход «под Перекоп», «для береженья (украйных городов. – А. Б.) и поиску над неприятельскими крымскими людьми» (М.Ф. Шайдаков)[290].
Но и выполнение такой, на первый взгляд скромной задачи встретило немало трудностей. Проповедь патриарха, предрекавшего поражение затее ненавистного ему правительства регентства, возымела успех среди части достаточно обеспеченных чинов Государева двора, которые явились на ненужную им и довольно опасную службу в траурных одеждах и даже лошадей своих покрыли черными попонами. Хуже было то, что мобилизация еще не вполне освоившейся с военно-окружной системой армии затянулась и 150‑тысячное русско-казацкое воинство[291] выступило в Дикое поле в жаркое и сухое время.
Этой причины было бы достаточно для провала похода, хотя уместно вспомнить, что тактико-технические данные европейской армии того времени в принципе не позволяли осуществить многосоткилометровый переход по безлюдным местам в отрыве от своих магазинов и, главное, в
