Шрифт:
Закладка:
Как отметил шведский посланник Христофор Кохен, осенью 1687 г. члены правительства регентства во главе с вернувшимся из похода Голицыным (а вместе с ним Лызловым) «все озабочены были изданием за границею, на немецком и голландском языках, хвалебного описания похода, в котором будут подробно изложены причины безуспешного возвращения царского войска»[316]. «Истинное и верное сказание» было создано резидентом бароном Иоганном Вильгельмом фан Келлером и переведено в Амстердаме «на латинский, цесарский, францужский языки. И взяв себе, в Галанской земле пребывающие послы и резиденты: цесарской, гишпанской, францужской, аглинской, свейской, датской, полской и венетской – послали к своим государям, и тем случаем разосланы во всю Европу»[317].
Легко заметить, что публицистическое «Сказание» было адресовано членам Лиги и государствам, в которые из Москвы были посланы приглашения присоединиться к антиосманскому союзу. В «Сказании» давалась оценка причин, побудивших Россию разорвать Бахчисарайский мир и вступить в войну с турками и татарами, «кои … в неколико сот лет прешедших страшныя христианским различным странам учинили разорение и запустошение, всею же силою и впредь подвигаясь, дабы осталое христианство искоренити», – тезис, затем буквально воплощенный в обширном историческом полотне созданной А.И. Лызловым «Скифской истории».
«Сказание» отдавало должное прозорливой международной политике Софьи и Голицына, а также весьма продуманно обосновывало временную неудачу российских войск, целью которых якобы было «в самой Крым, которая страна в древних историях Таурикою Херсонскою нарицалась, вступити»[318]. Поэтический образ Дикого поля также сближает «Сказание» со «Скифской историей»:
Когда «видя пред собою великое море – всякаго человеческого жития лишенную пустыню – с претрудными пути и скудостьми вод, а и те нездравы, обретая многие холмы и истуканныя идолы, яко останки древняго поганства[319], – и то все презря, неужасным сердцем в надежде своей утешаясь своея услуги великим государем своим и всему общему христианству, нестерпимыя жары, жажду и великую востающую от такого множества людей и лошадей пыль претерпя», армия увидала перед Перекопом зрелище еще более величественное и ужасное: многие мили выжженной земли и могучее пламя от высоких степных трав, застилающее горизонт.
Психологически отступление россиян было оправдано, но политически следовало объяснить неудачу похода «изменой» гетмана Самойловича и его сыновей-полковников, которым вменялось в вину измотавшее войска «непорядное и кривое шествие», «зажжение всей степи и отъятие конского корму», а также «многие вредительные пересылки» с татарами, имевшие целью «сей поход, который он с великою неволею принужден был всчать, ни во что сотворити»[320]. Гетман с младшим сыном был весьма хитроумно арестован прямо посреди наполненного его войсками лагеря[321] и впоследствии сослан.
Ратификация Вечного мира
В интересах исторической истины отмечу, что Самойлович и тем паче его храбрые сыновья виноваты не были. Версия об «измене» гетмана возникла, как показывает хорошо осведомленный Ракушка-Романовский, фактически уже после ареста гетмана на основе извета казацкой старшины от 7 июля, составленного под влиянием спешно примчавшегося из Москвы в стан армии великого мастера закулисных дел Ф.Л. Шакловитого[322]. Правительство умело использовало эти обвинения для объяснения отступления армии, разослав соответствующие сообщения во влиятельные европейские газеты[323].
Как прежде Ромодановский, Самойлович пал жертвой интересов внешней политики России. Его «измена» объясняла быстрое отступление Голицына, знавшего о бездействии союзника – короля Яна, а необходимость ликвидировать последствия измены была отличным основанием немедленно завершить кампанию в то время, когда войска Речи Посполитой решили наконец воспользоваться полным отсутствием перед собой неприятеля и заняли Яссы.
Турки лихорадочно готовились оборонять Стамбул от россиян; с «дражайшим другом» – крымским ханом – король вел задушевную переписку в том духе, что раз «татарское войско обогащается за счет войны» – то пусть выберет для этого восточного соседа Речи Посполитой. В таких условиях ратифицировать Вечный мир с Россией и отдавать ей Киев для короля было бы просто глупо!
Но Ян Собеский не учел, что Крым в 1687 г. остался без добычи, ибо хан затаился от русской армии за Перекопом. Одновременно усиленный казаками корпус окольничего Леонтия Романовича Неплюева и генерала Григория Ивановича Косагова, прикрывая армию со стороны Белгородской орды, устремился вдоль Днепра, спалив Шах-Кермень, Кизы-Кермень, Очаков и прочие турецкие крепости, а заодно разметав и загнав в плавни высунувшуюся было в поле Белгородскую орду.
После своевременного ухода россиян обозленная и голодная орда, как стая зимних волков, бросилась на запад и окружила торжествующие победу войска короля Яна. Осенью пораженное болезнями, измученное голодом польское войско с огромными потерями прорвалось домой, проклиная своего короля. Русские послы, не первый месяц зря томившиеся на чужбине, взглянув на бравых вояк, потребовали немедленной ратификации Вечного мира, объявив, что в противном случае сей же час покинут королевство. Вынужденный прибыть во Львов, изможденный не меньше своих солдат, Ян Собеский нашел силы заявить, что ему «тяжестно» подписывать договор с Россией – и был поддержан группой радикально настроенных сенаторов. Однако большинство магнатов во главе с канцлером Огинским напомнило, сколь гибельно воевать с басурманами без России, и король, обливаясь (по замечанию современников) слезами, подписал врученный ему договор[324].
Гипотеза, что обвинение Самойловича и последовавший за ним спешный отвод российских войск на зимние квартиры были связаны с необходимостью вразумления союзника, подтверждается тем фактом, что первоначально, еще до 22 июля, в России и за границей сообщалось о поджоге степи татарами, а не казаками гетмана-изменника. Именно эта версия отразилась как в австрийских и нидерландских газетах, так и в современных российских сочинениях: Записках Желябужского, Беляевском летописце, Летописце Боболинского, Псковском I списке «Летописца выбором» и др.[325]
При составлении «Истинного и верного сказания» пришлось отметить, что В.В. Голицын первоначально «совершенно чаял, что те степи ночными посылками татары выжгли», и лишь при возвращении в базовый лагерь у р. Самары «началные люди и старшина казацкого войска» открыли ему глаза на измену гетмана[326]. Еще позже было выдвинуто обвинение против старшего сына гетмана – батуринского полковника Г.И. Самойловича, который в момент ареста отца находился с 20‑тысячным корпусом в походе с Л.Р. Неплюевым и Г.И. Косаговым в Поднепровье (где при известии об аресте гетмана чуть было не началось восстание «черни»). До полного окончания кампании 1687 г. Голицыну пришлась поддерживать версию о непричастности полковника к «измене» отца[327].
Итоги военные и политические
Не весьма высокая оценка результатов I
