Шрифт:
Закладка:
Трубка раскуривалась с достойной всякого уважения неспешностью, чтобы любому было видно, что это не какой-то там белорукий бездельник, а деловой человек. И курит он соответствующе — никуда не спеша. И руки у него совсем не белые, а жёлтые, с забившейся под ногти неистребимой махорочной пылью, как бы не ругала его за это жена. Полковник Яблонский закусил длинный, украшенный затейливой резьбой чубук и перевёл взгляд от бумаг на стоящего перед ним по стойке смирно подпоручика.
— Разочаровали вы меня, батенька. Разочаровали. Такой подающий надежды молодой человек, такой отец. Н-да. Уважаемая фигура, однако. И что я вижу?
Из-за простреленного колена стоять нога к ноге было сложно, одно колено то и дело норовило зайти на другое, но Алексей стоял. Он и подумать не мог, что их уловка могла привести к такому. Разумеется, он знал, что ходить в доходные дома солдатам запрещалось под угрозой наказаний, а для офицера к ним добавлялся позор. Офицер должен быть идеалом и образцом всеобщего равнения солдат, всем своим обликом подавать пример младшим сослуживцам, а не вести их к беспутству, пьянству и азарту. Но всё же, с учётом всего этого о случаях, чтобы кого вызывали за один тихий поход в увольнительную в доходный дом, Алексей не слышал. А Яблонский всё продолжал таким же усталым и бесцветным тоном, от которого стыда только прибавлялось. Лучше уж сразу сделал бы взыскание. Но к основной сути Яблонский так и не подобрался, так что всё указывало на то, что взыскание его только ожидает.
— И знаете ли вы, что бы мы должны с вами за такие поступки сделать? На каторгу, батенька, вас сослать, на каторгу. Не вам чета офицеры леса рубили. Так что и вам не возбраняется.
По спине Алексея пополз холод, ледяной тревогой вгрызаясь в мышцы, делая их деревянными и непослушными. Алексея не столько пугали открывшиеся перед ним перспективы по заготовке леса в сибирских губерниях, как то, каким позором это будет сопровождаться. А что скажет отец?.. От щёк отлила кровь.
Яблонский с силой затянулся и выпустил клуб дыма, который покрыл туманом всё пространство над столом.
— Мало девок вокруг, что на такое потянуло? Все мы были молодые, таких историй порассказывать можно о ныне высоких лицах, со всем к ним уважением. Все по девкам шастали — запрещай, не запрещай. Но что б такое? И с кем? Не эдакового я был о вас мнения, господин подпоручик, совсем не эдакового.
До Алексея дошла вся отвратительность предположения. Лицо стало белым, будто обмороженным.
— Господин полковник, прошу меня извинить, но!..
Полковник подул на собственные усы, стряхивая с них табачную пыль. Значит, всё-таки слухи. Удивительно, но для него это оказалось облегчением. И кто же так невзлюбил подпоручика? А может это не его? Может тому причиной послужило другое лицо? Яблонский задумался, но заметил, как побледнел стоящий перед ним Алексей.
— Будет. Будет, говорю, — остынь. И так дров наломал. Кому же твой, — тут Яблонский сделал паузу, подбирая наиболее подходящее слово, — ефрейтор так не угодил, что и тебя прихватило?
— Павел?
Повисла пауза, во время которой Алексей пытался собраться с мыслями и сказать уже что-то членораздельное через всепоглощающий стыд.
— Ефрейтор Иванов здесь ни при чём. Это я предложил сходить в доходный дом.
— Ты? — Яблонский с удивлением посмотрел на склонившего голову Алексея.
Хорош юнец, а таким наивным казался. Эх, всё ж молодость берёт своё, хоть как ты её не стреножь. Яблонский крякнул, вспомнив свои былые деньки, когда глаза были острее, ноги быстрее, а на руки не находилось управы.
Алексей сжал зубы, утешаясь только мыслию о том, что так или иначе выволочка закончится, и можно будет позабыть всё, как через полчаса со сна забывается самый страшный из кошмаров.
— Значит так. Несколько нарядов на дежурство вне очереди. И если я услышу ещё хоть одну подобную историю, вылетишь отсюда как из пушки прям до самого Петербурга. Мне твой брат вот здесь сидит, может хоть после поумнеет. Свободны, ваше благородие.
Алексей отпустил короткий поклон и вышел. Мучительное ожидание позора, наконец, закончилось, и стало можно выдохнуть. Можно было бы, если бы не слова полковника о брате. Испачканы в этом они были оба, и Алексей не сомневался, что Павла ждала такая же, если не более тяжёлая беседа. Тогда он поверил словам, что репутации Павла ничего не угрожает, но избавиться от нехорошего предчувствия не мог. У брата не было дворянства, у брата и офицерства не было, один из низших чинов с талантом к стрельбе, но живущий самой скромной жизнью. И за его именем ничего не стояло кроме него самого. Предчувствия колыхнулись медленным клубком подводных змей, и Алексей решительным шагом направился искать брата.
Вечером Павел спокойно шёл в казармы со службы своим обычным мягким шагом. Не быстро и не медленно, так, чтобы можно было в любой момент среагировать, и так, чтобы его шаги были как можно более тихи. Неприятно дёргало в задетом накануне остатке уха. Хорошо, хоть чужой кулак пришёлся по касательной, ухо до сих пор оставалось слишком чувствительным. Почти у самых казарм он заметил стоявшего там и очевидно ждавшего его Алексея. Ждал он похоже долго, переставший идти час назад снег успел растаять на его офицерском пальто и заявить о своём присутствии двумя мокрыми пятнами с рваными краями на плечах. Павел замедлил шаг, не доходя до казарм, и проследил за тем, как Алексей сначала заметил его, а потом в несколько широких шагов (ноги ему позволяли) подошёл. Большая ладонь легко, почти не касаясь, легла на локоть.
— Отойдём, брат? Подальше от чужих глаз?
Павел кинул. Правильное лицо снизошло до него с высоты.
— Мы можем поговорить где-то, где никто не услышит?
Алексей потянул его в сторону, но как-то ненаправленно. Одна нога догнала другую, и Павел остановился. Осмотрелся по сторонам. Вариантов у них было не сказать, чтобы много, и он показал направление к старой начавшей разваливаться хозяйственной постройке, с которой никак не могли решить, что делать. То ли окончательно снести и разобрать ценное в этих местах дерево, то ли восстановить и приспособить для насущных нужд. Но пока здание зияло дырами оконец, а камышовая
