Тот отметил его колебания перед дверью, и от того последующие слова были сказаны несколько резче, чем могли бы быть.

— Репутацию тебе мы достаточно испортили вчера. Можешь смело идти в часть.

Алексей опустил ресницы и внезапно понял, что он эгоистично думал лишь о себе.

— А как же ты, Павел? Ведь твоя репутация… Нас же обоих видели.

Павел усмехнулся.

— Моей репутации, — слово было произнесено так, словно это было нечто ужасно неприличное, — уже ничто не страшно.

Он потянулся провести рукой по волосам, но натолкнулся на фуражку и поспешил опустить руку.

Алексею ярко вспомнились, с какой интонацией произносили полное имя брата встреченные сослуживцы, и он закусил изнутри щёку.

— Это неправильно. Ты не должен был так подставляться из-за меня. Мне следовало сразу подумать.

— Идём уже, — Павел нетерпеливо дёрнул ногой. — Это не стоит разговора.

Он видел, что Алексей явно хочет продолжить этот диалог, но у самого такого желания не было. Павел оттеснил его к двери и вышел на площадку, потому что опаздывать на следующий же день после увольнительной ему не казалось хорошим вариантом, и целой шкурой он дорожил. И так хватало оставшихся следов от всего. Он бросил взгляд на явно трусившего Алексея и подумал, что это он ещё не знает, что за извращения породит томящийся от скуки мозг их сослуживцев. Как впрочем и сам Павел, но ему терять было нечего. Чистой репутации он никогда не имел.

В этот день им пришлось выслушать немало. Весь офицерский состав, словно сговорившись, уличал каждую свободную минуту, и каждый считал своим долгом отпустить комментарий и поздравить Алексея с окончанием «монашеской» жизни. Но после обеда всё прекратилось. Его словно начали избегать, при этом постоянно посматривая и что-то очень бурно обсуждая. Алексей догадывался, что к такому всё и придёт, в конце концов, он сам хотел очернить репутацию и расстроить свадьбу, но не напрягаться на такое поведение не мог. Хотя и вида не подавал. Лишь усерднее стал следить за тем, как солдаты расчищают выпавший за утро снег на плацу. С приятным скрипом лопаты грызли снег, и сугробы вокруг росли вместе с тем, как расчищался плац. С неприятными, бередившими его душу смешками велись между солдатами разговоры, услышать которые Алексей не мог, так же как не мог отделаться от ощущения, что эти смешки имеют под собой вчерашнюю встречу в доходном доме. Он легко нашёл среди серых шинелей знакомый ему силуэт брата и наблюдал за тем, как он орудует лопатой, то и дело поправляя сползающую фуражку, и как покраснели его уши на морозе.

Подойти за весь вечер к Павлу Алексей так и не решился, а тот сам будто не хотел с ним сталкиваться лишний раз. Поэтому Алексею пришлось оставить свою надежду, что им сегодня удастся поговорить и, может, он даже смог бы отдать Павлу заранее отложенное из обеда специально для него мясо. Алексей завернул ещё одним листом бумаги поверх предыдущих мясо и убрал его за пазуху. Оптимистично подумал, что вскоре разговоры утихнут, а потому он спокойно покормит брата. Если тот согласится на это, что предстояло ещё выяснить. Так что открывал дверь в свою комнату Алексей пусть и не в самом лучшем, но в весьма благоприятном расположении духа. Он как раз снимал форменное пальто, как в дверь постучали. Несколько удивившись, но не став медлить, Алексей распахнул дверь и с интересом посмотрел на стоявшую за ней хозяйку. Хозяйка зачем-то вытерла свои чистые полные руки о фартук и протянула ему сероватый конверт.

— Вам тут просили передать.

Алексей хотел было спросить кто, но одумался и, вежливо поблагодарив, закрыл за собой дверь. Посмотрел на конверт без отправителя, словно колеблясь, но достал нож и вскрыл его. Он догадывался, от кого оно могло быть, а оттягивать неизбежное не имел привычки. Лиза должно быть зла на него и ничего не понимает.

Выпавшее письмо было и правда от Лизы, её почерк он сразу узнал. Но аккуратные, ученические буквы со всегда одинаковым наклоном прыгали в разные стороны, заострялись и обрывались. Он некоторое время смотрел на эти строки, выхватывая отдельные слова и фразы, но не понимая смысл, пока его сознание не пришло в равновесие. Он вздохнул и принялся читать это письмо, больше похожее за спешную записку.

«Алексей!

Вы меня очень расстроили. Как вы могли прийти в такое грязное, именно грязное место? Я верила Павлу Кирилловичу, считала, что он плодотворно на вас влияет, вы перестали быть так нудны как раньше, но теперь всё перевернуто с ног на голову. Прошу вас, напишите, что то, что услышала о вас — неправда. Что это всё сплетни. Иначе… Впрочем, мне нужно оборвать на этом разговор. Как это всё грязно. Жду вашего ответа.

Ваш друг, Лиза».

Алексей задумчиво смотрел на несколько строчек, среди которых пара центральных была написана на французском. Это всё казалось каким-то абсурдом. Он хотел объяснить Лизе, что произошло и зачем, но доверить это бумаге не мог себе позволить, а устроение встречи было почти невозможно. Грязно, вот как… Этого следовало ожидать, и он ждал, но ему не давало покоя, что что-то ещё вызвало такое сильное возмущение Лизоньки. В этом обрывистом письме она настаивала на его личных заверениях в невиновности, но он чувствовал, что возмущение Лизоньки было слишком велико, чем если бы он просто сходил в то место.

В казармах было шумно. Ещё громче, чем на плацу, раздавался смех, ведь теперь его не нужно было пытаться сдерживать. Догадки об умениях Павла в любовных делах высказывались самые смелые, в том числе и такие, за которые тот начал было всерьез подумывать о том, как при удобном случае избавиться от особо рвущихся шутников. Всплыла уже почти позабывшаяся кличка «Поля». Павел скрипел зубами и в полном беззвучии чистил ружьё, сначала осторожно разобрав его и разложив детали на чистой ткани, а потом почти любовно смазывая каждую жиром. Отвлечь его от этого занятия и заставить сделать ошибку было невозможной задачей, как казалось остальным. Потому попытки вовлечь его в беседу и вытянуть из него ещё скандальной информации оборачивались неудачей. Хотя на самом деле спокойным Павел не был. Руки слишком чётко двигались, удерживаемые чисткой от желания провести ими по голове, тряпица слишком усердно давила