План Сократа дал отличные результаты. Философ был удостоен смертного приговора и через несколько недель умер впечатляющей смертью, полностью контролируя себя. С тех пор он входит в число «самых славных героев и самых святых мучеников»[326]. Избранная им манера умирания стала рассматриваться как смерть, которая делает жизнь философа наиболее значимой. Благодаря этому и тому, что сделал из судебного процесса Платон, понимание философии как «подготовки к смерти» стало характерной чертой саморепрезентации западного философа. Смерть Сократа стала частью определения самой философии.

Интермеццо (в котором время остановилось)

Маленький человечек с авоськами в руках, настоящий человек-воробышек, оказывается перед колонной движущихся танков. Никто не знает, как он тут оказался, и он сам — меньше всего. Похоже, больше никого нет. Все остальные успели испариться, а он — нет. Кажется, он забыл, куда направлялся, и, Бог знает почему, он решает остановиться прямо там, посреди огромной пустой улицы, на пути движущихся танков. У него еще есть время убежать, исчезнуть, но он этого не делает. Не может быть никаких сомнений: это его выбор противостоять колонне. В обычных обстоятельствах его напугал бы даже быстро проезжающий мимо велосипед, и он быстро бы отпрянул. Но не сейчас: каким-то образом этот «воробышек» получил то, что нужно было для противостояния гораздо большей опасности. Не доехав всего нескольких шагов до него, первый танк резко останавливается, а за ним и вся колонна. В течение нескольких секунд, очень долгих секунд, — никакого движения. Кажется, ничто не происходит. Неимоверная космическая тишина окутывает все: площадь, человека-воробышка, гусеницы танков и авоськи. Но именно в эти несколько секунд происходит все: что-то необычное, что-то, что невозможно ни за что отменить, что-то, после чего ничто не может быть прежним.

Философ в Тауэре

В апреле 1534 года сэра Томаса Мора попросили дать клятву верности Закону о правопреемстве, недавно принятому парламентом. Последовательность клятвы не слишком волновала его. Основное беспокойство было связано с тем, что в рамках присяги он должен был признать верховенство короля в вопросах религии[327]. Мор был убежденным консервативным католиком. Каким бы преданным подданным короны он ни был, Мор не мог признать, что король, любой король, может быть «Верховным главой Церкви Англии». Подобная клятва была для него одной из тех вещей, из-за которых можно потерять душу: «Ибо в этом я полностью уверен, что, если когда-либо мне придется принести подобную клятву, она будет смертельной клятвой против моей совести»[328]. Поэтому Мор отказался принять присягу, что считалось «государственной изменой» и каралось смертью. Как следствие, он был арестован и содержался в лондонском Тауэре уже больше года. Его суд и казнь состоялись в июле 1535 года. Время, проведенное Мором в Тауэре, должно быть стало одним из самых судьбоносных периодов в его жизни. Теперь у него появилась возможность исправить все то, что он делал до этого неправильно. Важные вопросы, которым он не уделял достаточного внимания в прошлом, возвращались к нему и требовали решения. Теперь его жизненная активность была сведена к минимуму, а это означало, что он мог проводить бо́льшую часть своего времени, думая о смерти.

Это не было для него в новинку: Мор думал о смерти почти всю свою сознательную жизнь. Демонстрирую то, что мы назвали бы «болезненной чувствительностью», он снова и снова возвращался к этой теме. Мор всегда обладал живым воображением, но, когда он писал о смерти, жизнь просто фонтанировала из него[329]. Например, первая часть его незаконченных «Четырех последних вещей» (ок. 1522) называется «Воспоминание о смерти». Сделав мимолетную ссылку на сократовское представление о философии как «подготовки к смерти»[330], Мор касается того, что он считает самой легкой смертью, на которую мы можем рассчитывать:

[Вы] видите, говорю я, сами, что вы не умрете какой-то ужасной смертью, а по крайней мере лежа в своей постели, ваша голова раскалывается, ваша спина ноет от боли, ваши вены пульсируют, ваше сердце громко стучит, ваше горло клокочет, ваша плоть дрожит, ваш рот открывается, ваш нос заостряется, ваши ноги остывают, ваши пальцы становятся неуклюжими, ваше дыхание учащается, все ваши силы ослабевают, ваша жизнь испаряется, и ваша смерть приближается[331].

Если такая смерть считается легкой, то можно задаться вопросом: а что представляет собой мучительная смерть с точки зрения Мора?

Однако в камере Тауэра смерть приобрела для него новое значение. Это уже не была смерть, о которой можно легко писать, это не научная тема, о которой можно умничать и с чьими образами можно играть как заблагорассудится. Это была серьезная, неминуемая смерть, которая случится с ним, а не с каким-то абстрактным человеком. Чтобы выйти навстречу этой смерти, Мор усилил свое обычное «омертвение»: носил власяницу, постился и, очевидно, бичевал себя. Согласно одному из его первых биографов, каждый вечер, ложась спать, «он оборачивал себя в простыню, как это делают с телом, которое отправится в могилу»[332]. Он чувствовал приближение смерти. В письме к одному из своих близких друзей, доктору Николасу Уилсону, он признается: «С тех пор, как вошел я в Тауэр, раз или два готов я был отдать мою душу до сего дня, и в крепости веры моей могу сказать, что сердце мое пребывало в облегчении радости, надеясь на сие»[333]. В юности Мор мечтал стать монахом и «умереть за этот мир». Теперь все выглядело так, будто его мечта наконец сбывалась, хотя теперь его ждала уже буквальная, а не метафорическая смерть.

Однако это было непросто. Смерть никогда не бывает простой. Мор должен был скоро умереть, но эта смерть была необычной. Она должна была преподать урок другим: эта смерть должна была быть ужасной, безмерно жестокой, такой, которую трудно изгладить из памяти. В английском законе были конкретные положения о том, как должен был умереть предатель. Будучи сам юристом, Мор слишком хорошо знал, что в случае «государственной измены» закон требовал, чтобы осужденного держали подвешенным до тех пор, пока он не терял сознание, а затем его опять приводили в чувства, чтобы он мог наблюдать, как его пенис отрезают и засовывают ему в рот; затем его желудок вспарывали, а кишки бросали в котел с кипящей водой, чтобы умирающий мог чувствовать запах собственной смерти. Затем сердце вырывали из его дымящегося тела и подносили к лицу[334].

Кроме того, он прекрасно знал, что