и незаметно воздвигнута, что, будучи открыта со всех сторон и при отсутствии стен в мире, нам все же не суждено никогда найти выхода из нее, как бы далеко мы ни забрели. А посему Ему не нужно ни надевать на нас хомут, ни гуртовать нас из страха, что мы разбредемся… Ибо истина в том, что тюрьма эта — земля наша… С опорой на тюрьму строим мы. Тюрьму нашу мы отделываем золотом и придаем ей великолепие; в тюрьме этой они покупают и продают; в тюрьме этой они скандалят и бранятся; в ней они бегут вместе и сражаются друг с другом; в ней они бросают кости; в ней они играют в карты; в ней они курят трубку и кутят; в ней они поют и танцуют.

Томас Мор

Нечто конкретное

Когда занятие своей неблагодарной работой приводит философа к конфликту с обществом, вот тогда и может начаться настоящее веселье. Потому что одной из отличительных черт философа, практически профессиональной деформацией, является упрямство. Не просто сто́ит, а необходимо отметить, что тот, кого Запад считает у себя первым великим философом, был казнен из-за своего упрямства. Начиная с момента смерти Сократа упрямство становится неотделимой частью истории западной философии. Упрямство также делает философа положительным героем повествования, заставляя его попадать в разные переделки и развивать сюжет. Оно подводит к кульминации и обещает интересный конец.

Как вы помните, смерть накатывает не сразу, а уровнями небытия. Первый уровень абстрактный и нематериальный: в нем смерть представляет собой просто «тему» или скорее умозаключение. Я описал это проявление смерти на примере наивных, но изысканных размышлений Монтеня, Хайдеггера и Ландсберга. Однако, когда в игру вступает тело, все меняется. Теперь смерть уже больше не может быть просто «темой» и в ней не может быть ничего абстрактного. Наоборот, на этом уровне смерть переплетается с конкретной плотью; она проникает в живое тело дюйм за дюймом; она вкрадывается в его внутренности и ночные кошмары; она просвечивает в вашем взгляде. И все это сопровождается изобилием жестокости, боли и страдания. Это картина умирающего животного.

Приход смерти в такой форме является катастрофическим событием в жизни любого человека. Безграничная, непостижимая природа смерти не поддается пониманию; страх, который ее окружает, сковывает разум; ее уникальность и неповторимость делают любое приготовление невозможным; она часто открывает путь нигилизму. Подобная смерть не столько мысль, которую нужно обдумать, сколько опыт, который нужно пережить. И все же даже в этих крайних обстоятельствах можно найти место для самообладания и самосозидания. В самом деле, определяя философию как «подготовку к смерти», как это делал Сократ, необходимо решать проблему смерти напрямую, независимо от того, насколько она ужасна. Однако еще более важным является то, что, только оказавшись перед лицом такой смерти, философия, как therapeia, проходит или не проходит испытание жизнью. Если философ не может излечить себя от страха, который он, как любое живое существо, испытывает, столкнувшись с неизбежностью своего истребления, то по его собственным стандартам его философия бесполезна. Если ранее в этой книге мы размышляли над тем, как философы рассматривают смерть, давайте теперь посмотрим, как смерть рассматривает философов. В этом суть данной главы.

* * *

«Мое тело напугано, но я нет», — говорит рыцарь, когда смерть спрашивает его, готов ли он. Затем он подготавливает свою плоть и работает над своим самосовершенствованием, играя в шахматы со своим собеседником. Философия может быть просто еще одним способом игры в шахматы со смертью.

Я остановлюсь на двух мыслителях, которым, столкнувшись с перспективой ухода из мира сего, пришлось взять себя в руки и применить свою философию. Они превратили философствование в форму действия — действия, направленного на себя. При всем при этом их упрямство оказалось весьма важным. Как ангел-хранитель, оно вело их за руку на протяжении всего действа. Выступление Сократа перед афинским судом, восстановленное по текстам Платона и Ксенофонта, является первой вехой на этом драматическом пути. На том же пути, столетия спустя, мы встречаем Томаса Мора. Заточенный в лондонский Тауэр и ожидающий казни, Мор написал «Диалог утешения против скорби», который я буду обсуждать в связи с другой книгой, появившейся при аналогичных обстоятельствах. Это Боэций De Consolatione Philosophiae («Утешение философией»).

Смерть притаилась между строк

То, что смерть Сократа, описанная Платоном, стала неотъемлемой частью «Федона», вероятно, следует рассматривать как удивительную дань литературному таланту Платона и способности эпистолярного жанра воссоздавать жизнь. Работа написана настолько убедительно, что мы часто забываем, что читаемое нами по сути является вымыслом. Относясь к работам Платона так называемого «среднего периода», «Федон» был написан не только через много лет после событий, которые излагаются в произведении, но также в то время, когда Платон начал отстаивать свои собственные идеи, порой вкладывая их в уста своего прославленного учителя.

Поэтому, чтобы добраться до реального Сократа, который услышал свой смертный приговор, вынесенный в суде, и понял, что скоро умрет, который должен был скрыть свой гнев и подчинить себе испуганную плоть, я предлагаю иной путь, а именно платоновскую «Апологию». Это не только один из его самых ранних текстов, написанный относительно быстро после интересующих нас событий. Он может быть подтвержден в определенной мере записью судебного процесса над Сократом, оставленной Ксенофонтом, другим учеником знаменитого философа[301]. В своей собственной «Апологии» Ксенофонт оставляет, видимо, критическую ссылку на текст Платона, не говоря, однако, что он неточен. «Апология» же Платона написана гораздо лучше, она более полная и более подробная, чем у Ксенофонта. Тем не менее, читая их параллельно, можно попытаться собрать воедино то, что Сократ на самом деле сказал в тот день на суде, и восстановить его реакцию, когда он осознал, что смерть неизбежна. Как и любая реконструкция, бо́льшая часть правды субъективна.

В «Апологии» Платона слова «смерть», «умирать» или «страх смерти» появляются в тексте не сразу. Они робко возникают в первой речи Сократа, обращенной к судьям. Однако, как только они появились, частота использования этих слов увеличивается, что свидетельствует о некоем беспокойстве Сократа. Он постоянно уверяет своих слушателей, и особенно себя, в том, что нет причины бояться смерти. Мы не должны ее бояться, говорит он, «ведь бояться смерти… — это не что иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ»[302]. А поскольку у