– Да! – бойко ответила та, не имея ни малейшего понятия, о чём идёт речь.

– Тогда можно подумать о повышении цены. – Он многозначительно посмотрел на Киру.

– Да, думаю, можно. – Она повела плечами, совсем как Елена, и Глеб рефлекторно ссутулился, защищаясь от боли.

– Ну, и отлично, значит, тем более повод варить варенье. – Он старался быть терпеливым и тёплым.

Особенно сегодня.

В этот день, три года назад, пропала Елена. Кира помнила, что утром они ещё собирались в отпуск, всё было как всегда, она оделась, ушла на работу, вечером написала, что задержится, и… не вернулась. Как потом выяснилось в полиции, где-то в это время она расплачивалась своей картой, покупая билет в Стамбул, а через одиннадцать суток – из Стамбула в Нью-Йорк.

Кира до хрипоты доказывала следователю, что у мамы никогда не было американской визы и ни в какой Нью-Йорк она улететь не могла, да и языка она толком не знала. Но из американского консульства пришёл ответ, что Киселёвой Елене Васильевне в Стамбуле была выдана американская туристическая виза сроком на один год, которую она запрашивала двумя месяцами ранее. Получила она её именно тогда, когда якобы находилась в столице Турции и проходила интервью на английском. Об этом свидетельствовала подпись клерка, с которым она беседовала, и печать консульства.

И по всей вероятности, после допустимых полугода пребывания в США по турвизе осталась там нелегально. Она могла просто не сообщать о себе, опасаясь депортации. Да и мало ли что происходит с нелегалами в далёкой и бескрайней Америке.

Получалось, мама просто бросила их и сбежала на другую часть света. Но Кира в это не верила. И Глеб тоже. Движения по её банковским картам были, что означало, что она если и не здорова, то вполне жива. Поэтому расследование довольно быстро свернули – она даже не числилась среди пропавших, и её официально никто не искал. Ну, укатила женщина в Штаты к какому-нибудь мужику, бросив вполне совершеннолетнюю дочь с младенцем, – эка невидаль!

– А ты что будешь делать? – спросила Кира, когда они уже были готовы выходить.

– У меня заказ, – Глеб вышел к ним в прихожую, – возьми «Лексус», а я поеду на «Форде».

– Спасибо. – Кире нравилась эта машина, она была больше и безопаснее.

Глеб подошёл к девочке, взял её на руки:

– Ну, что, крошка-малышка…

Он оглядел её с макушки до ботинок – худенькая, с торчащими ключицами, огненно-рыжая, кудрявая и вся в веснушках, она ничем не походила на свою маму, но, вероятно, была в отца, во всяком случае, Кира иногда об этом говорила. Из улыбающегося младенца она превратилась в такую же улыбчивую девчушку, немного упрямую, немного капризную, избалованную обожающим её дедом.

– Люблю тебя, деда, – Лялька привычным жестом обняла его за шею и звонко поцеловала в щёку, – до неба и обратно!

– И я тебя, до неба и обратно! – Он так же звонко чмокнул её в нос. – Занимайся хорошо!

Глеб спустил её на пол, и они с Кирой вышли за дверь.

Через десять минут вышел и он, сел в старенький «Форд», который появился вместо роскошного «Мерседеса», и поехал в мастерскую.

Правда, в мастерской он никаким заказом не занимался, а сел разбирать материалы, которые ещё вчера прислал ему новый, уже четвёртый по счёту, нанятый им частный детектив.

«Лена-Лена… – он распечатывал файлы, – где ты? Неужели и правда в Америке?»

Сухие строки официальных бумаг следовательской группы указывали на то, что она расплачивалась своей кредиткой в нью-йоркских магазинах. Но как-то странно и нерегулярно. И Глеб не мог запросить отчёт в банке о поступлениях на её счет, потому что официально он был ей никем. Новый детектив Валентин, молодой бойкий парень, обещал попробовать достать эти данные и выяснить, насколько они соответствуют реальности.

«Что с тобой случилось, Лена? Где ты? Где?»

Что мужчина у неё мог появиться – это вне всякого сомнения, но вот что она сбежала, не позаботившись о Кире и Ляльке, – такого не могло быть.

Могло ли так быть на самом деле? Может, он прав? В последнее время часто об этом думаю. Он мне говорит, что я просто больна, а он мой сын, Владимир, и заботится обо мне. Что все мои воспоминания о прошлой жизни – не более чем фантазия: нет никакой Киры и Ляльки и вовсе я не врач, что я это всё сама себе придумала.

А если он держит меня на цепи действительно только для того, чтобы я не нанесла вред ни себе, ни окружающим? Ведь он, в общем-то, неплохой человек и по-своему заботится – кормит вкусностями, выводит гулять, не сдаёт в психушку, в которой мне непременно было бы гораздо хуже.

Иногда я вспоминаю то, давнее… глупую новогоднюю ночь, и как меня – так же – привязывали к кровати. И такое же мутное варево в голове от лекарств. Я ему никогда не рассказывала об этом, но иногда думаю, что, может быть, и того тоже не было? И я впрямь просто чокнутая?

Чувствую, как стержень во мне, который был всегда незыблемым, плавится и тает. То, что делало меня мной, размазывается в туман, и я уже не уверена в том, кто я есть на самом деле.

– Скоро буду, приготовься, – включился динамик.

Слишком неожиданно и громко. Я думала, он приедет только завтра. Сегодня я едва успела прийти в себя, помыться, переодеться, открыть крохотную форточку, чтобы выветривался запах. Затолкнуть грязную одежду в два пакета и убрать в ванную комнату – на выброс. Пить воду и спать, пить, спать – и понемногу есть. Я уже умела из этого выходить. И тут вдруг…

Я заглянула в свои маленькие окошки – вечер. Странно, обычно он приезжал днём. Наверное, что-то случилось? Что?

– Приготовься! – резко сказал он, и я быстро подошла к центру комнаты, положила руки на пол.

Поза покорности – в полном приседе, на корточках, ладони на земле, голова опущена. Я чувствую, как напрягается спина и затылок, как начинюет дрожать живот, плечи… Я боюсь. Этот страх сильнее меня. Слышу шаги, разносящиеся по дому, за последние пять дней мой слух обострился, как у слепых. Секундное замешательство у двери, щелчок замка, одиннадцать ступеней вниз.

– Запах у тебя тут отвратительный! – раздражённо говорит он.

– Прости. – Я искоса поглядываю на него.

– Гадость! Фу, как ты можешь тут дышать! – Он так говорит, будто бы у меня есть выбор. – Ладно, пошли.

Он не рад, он озабочен и, кажется, зол.

Мне страшно. Я боюсь сделать что-то не то – и снова