Ненависти было много: и за то, что оказалась такой доверчивой идиоткой, добровольно села в машину этого ублюдка и дала себя увезти, и, конечно, за то, что ранила его, Глеба.

– Мне не нужны бульоны и салаты, – кивнул он на стол.

– Я должна тебе, – она смотрела на него, – ты нашёл меня и спас, а я тебя чуть не убила. Я тебе должна, Глеб.

– Лена-Лена… брось. Ничего ты мне не должна, просто так получилось. Это я тебе должен, я. – Он старался стоять прямо, что давалось ему с трудом. – Ладно… Не о чем говорить. Не приходи. Я как-нибудь справлюсь. И поверь, Лен, я уже наказан сполна. Добрый Боженька за тебя постарался. – Он невесело усмехнулся.

– Господи, Глеб, – она заговорила спутанно и сбивчиво, – да я простила тебя давно, какое уже значение имеет та далёкая ночь? Я и не думаю об этом…

Она почувствовала, как горячий ком собрался в груди и стало трудно дышать.

– Простила? Погоди… – опешил он, – что… что ты… Тогда почему? Откуда тогда эта холодная отстранённость? Ты обходишься со мной как с больным старпёром, Лен, и я не хочу больше этой унизительной жалости.

– Я не могу… не могу тебя видеть… – перехватывало дыхание, – не могу видеть, что я сделала с тобой и какой стала сама… – Она прижала руки к груди, к горлу. – Ты искал меня, спас… А я… Глеб… – крупные слёзы закапали у неё из глаз, и она не могла остановиться, – а я… я не могла поверить, что кто-то может меня искать и… – всхлип, – приняла тебя за него… и… чу-уть не убила.

– Господи, Лена, Лена… что ты… – он полуприсел, пытаясь заглянуть ей в лицо, – ты… глупости говоришь. Э-то же случайность, ты же не знала… Лее-ен…

Она закрыла лицо руками, сложившись почти пополам, пытаясь унять боль, которая наконец хлынула из запертых на сто замков чуланов, запрятанных глубоко внутри.

– Я не могу, Глеб, не могу, не могу… я никогда от этого не отмоюсь.

– Ш-ш-ш-ш… – Ему было невероятно жаль её, настоящую, живую и слабую, столько времени делающую вид, будто ничего «страшного» и не произошло.

Он сел рядом и гладил её по коротким волосам, пока она тряслась в беззвучных рыданиях.

– Я с тобой, я с тобой, всё хорошо. С тобой.

Домофон прозвенел длинно и громко. Елена замерла… Новый звонок показался длиннее и громче предыдущего. Она распрямилась и подняла на Глеба опухшее лицо, заплаканные глаза:

– Это Кира с Лялькой.

– Иди в ванную, я открою, не волнуйся. – Он легонько похлопал её по плечу и, тяжело опираясь на руку, встал.

Клацнула защёлка в ванной, Глеб вышел в прихожую и открыл входную дверь.

– Дедуля! – прямо с порога, не раздеваясь, Лялька бросилась к Глебу. – Дедуля!

Она обхватила его руками за шею.

– Алика! – строго сказала Кира. – Ну куда в сапогах-то?

– Щас, щас, щас… – Она по-щенячьи уткнулась носом ему в волосы.

Глеб обнимал девочку за спинку и поглаживал по рыжим кудряшкам, едва не плача.

Наконец раскрасневшаяся Лялька отлипла от него и стала что-то доставать из кармана:

– Дедуль, я тебе «Киндер» принесла, чтобы ты не грустил, он вкусный…

Из кармана она выковыривала нечто бесформенное.

– Ой, он тут… – она пыталась выровнять продавленное шоколадное яйцо, – он помялся… немножко.

– Ничего страшного, – Глеб сглотнул, – спасибо, моя хорошая, мне так приятно! Ты не представляешь, как мне нужен твой «Киндер»!

– Правда-правда? – Девочка склонила голову.

– Правда-правда, – голос его дрожал, – давай-ка раздевайся.

Лялька послушно скинула комбинезон, и он осел на полу кучей.

– А… – раздевшись, она стала заглядывать в комнату, – а где бабуля?

– Да, мама вроде собиралась раньше… – Кира посмотрела недоумённо на Глеба.

– В ванной. Ей соринка какая-то в глаз попала, промывает, сейчас придёт. – Он соврал с лучезарной улыбкой на лице.

– Ну да, – кивнула Кира, не поверив.

– Может быть, вы мне поможете? – быстро перевёл разговор Глеб. – А то твоя замечательная бабушка, – он глянул на Алику, – сто-о-олько всего навезла, что роту солдат хватит прокормить. Давайте-ка мы ка-а-ак накроем на стол да ка-а-ак сядем ужинать все вместе, а? Вы наверняка голодные как волки? И на десерт – «Киндер»!

Кира почувствовала, что что-то происходит, но понять не могла, что именно, она вглядывалась в Глеба, слышала его странный, нарочито приподнятый тон, заволновалась и, когда Лялька побежала на кухню, спросила:

– Мама? Она… в порядке?

– Думаю, да, – Глеб сказал с надеждой, – всё будет хорошо, Кира, всё точно должно быть хорошо.

– Что должно быть хорошо? – спросила Елена у дочери за спиной.

Она вышла из ванной и услышала обрывок последней фразы.

Кира обернулась и с тревогой посмотрела на Елену:

– Мам?

– Да я вот тут твоей чудесной дочери говорю, что всё обязательно будет хорошо. – Они всё ещё стояли в коридоре и Глеб слегка приобнял их обеих. – А, Лен? А она мне не верит, представляешь?

Это было странно… Удивительно и странно. Глеб знал – плакала она, но чувствовал, словно это были его слёзы, вместе с которыми утекла в мир та тяжесть, которая хоронилась на сердце застаревшей виной. А сейчас… Будто кто-то светлой рукой протёр от толстого слоя пыли стекло, сквозь которое он смотрел на солнце, и всё стало в разы ярче. И дышалось легче.

Он говорил совсем как прежний Глеб.

Лялька, услышав бабушкин голос, выбежала из кухни и затараторила, обращаясь к Елене:

– Ты не обижайся, ладно? Дедуля с тобой «Киндером» поделится, хорошо? – Она посмотрела на Глеба, потом на Елену – она сообразила, что «Киндер» всего один.

– Обязательно поделюсь со всеми, и с мамой тоже, – уверил Глеб, – только после ужина, идёт?

– Идёт! – Алика взяла Елену за руку. – Пойдём! Пойдём-пойдём, деда сказал, чтобы мы не кормили солдат, а съели всё сами, потому что волки.

– Кого не кормили? – переспросила Елена. – Какие волки?

Девочка пожала плечами:

– Наверное, серые…

Елена засмеялась:

– Лялька, ну ты чудо…

– В перьях! – подхватила она, не в первый раз слыша про себя эту присказку. – А солдат можем и не кормить.

Она снизу вверх смотрела на троих взрослых людей, теснившихся в коридоре, деловито уперев ручки в бока:

– Ну так пойдём ужинать всей семьёй или отдадим солдатам?

– Всей семьёй, – подхватил Глеб.

«Семьёй?» – Кира посмотрела на маму, на Глеба, на дочь… И подхватила малышку на руки.

«Семьёй…» – подумала Елена, чувствуя, как тьма, что жила в ней, сворачивается и отступает, отпуская её на свободу.