– Как я благодарна тебе. Ты один веришь в меня. – Камэ встала на носочки, чтобы дотянуться до мужа. Тот склонил голову навстречу ей и вытянул губы в ожидании поцелуя.

– Я люблю тебя с самой первой нашей встречи и всегда буду верить в тебя.

Налюбовавшись бутонами хиганбаны, молодая чета удалилась в супружеские покои, оставив меня наедине с черным небом, усыпанным миллиардами звезд. Они молча взирали на меня сверху. А мне было страшно оставаться одной наедине с самой собой. Я боялась своих мыслей и воспоминаний. Всю свою относительно короткую жизнь я искала того, кто станет моей родной душой и вечным спутником. Но как бы старательно я ни искала, вечно оставалась одна. Внутри меня всегда была черная дыра, зияющая своей пустотой, которую никто не мог заполнить. Поначалу я пыталась наполнить ее любовью матери. Нинтайэ – значит бухта терпения. Мать терпела нескончаемые выходки моего отца, позже к ним присоединилась я, но она никогда не проявляла чувств ни ко мне, ни к своему супругу. Я ждала материнской любви, а вместо нее получала холодность и отстраненность. Нинтайэ обитала в каком-то собственном потаенном мире, а меня, свою дочь, в него не впускала. Будучи совсем крохой, я, окруженная многочисленными родственниками, испытывала одиночество, разъедавшее меня изнутри. С годами жажда найти хоть кого-то родного проела огромную дыру внутри меня. Каждый раз, когда я оставалась наедине со своими мыслями, дыра продолжала жрать меня. И не было сил и средств ее хоть чем-нибудь или кем-то заткнуть.

Чтобы хоть как-то унять голод пустующей бездны, я предалась мечтам. Только они спасали меня. Примостившись на бамбуковой циновке, лежавшей на полу беседки, я представила, что буду делать, когда Мандзю появится на свет.

В то время, когда мы с прекрасным тенином охраняли ликорис, он был единственным во всех трех мирах. Но с тех пор прошло много времени и мир изменился. Теперь хиганбана росла повсеместно и не только перестала очищать карму, но стала приносить смерть тем, кто пытался ее съесть. Глупые смертные едят все, что попадается им под руку. Одни едоки умирали, но других это не останавливало. Люди приноровились долго вымачивать цветок в воде перед приготовлением. Яд оставался в воде, и хиганбана уже не причиняла вреда всеядному человеческому желудку. Лекари же пошли другим путем. Они извлекали из некогда любимого растения Аматерасу ядовитые соки и лечили ими людей. Непростая судьба хиганбаны тесно переплелась с нашей с Мандзю судьбой. Цветок будто преследовал нас. Даже в Ёми он был неподалеку и безмолвно следил за нами. Вот и сейчас Мандзю выбрал именно хиганбану в качестве условия своего перерождения – так его ненаглядная Сягэ смогла бы найти его в мире смертных. Но он не учел одного: я никогда не позволю им встретиться. Мой совершенный план должен был сработать!

Оставаясь невидимой здесь, в императорском дворце, я смогу наблюдать за тем, как родится и будет расти, взрослеть Мандзю. Буду являться ему ребенком в облике маленькой Сягэ и играть вместе с ним. Создам иллюзию для госпожи Сануки, будто она беременна, и даже устрою ей пытку, одарив всем спектром ощущений, которые испытывает рожающая женщина. Все вокруг будут видеть ее живот и радоваться, что она наконец смогла зачать ребенка. Пустующий живот Сануки будет выпирать и расти с каждым месяцем. И когда придет срок, на сцену выйду я. Благодаря третьему хвосту у меня появилось достаточно сил и возможностей, чтобы создать такую масштабную иллюзию для смертных. Никто не усомнится в беременности Сануки. И даже Мандзю, когда будет вглядываться в мое лицо, будет видеть черты Сягэ. Тогда он будет щедро одаривать меня своей любовью, теплом и заботой. Я получу то, чего хотела, и зияющая внутри, жрущая меня дыра наконец затянется. Мы обязательно сыграем пышную свадьбу, достойную императорской семьи. И спустя время я сделаю его бессмертным, чтобы уже больше никогда не расставаться. Мандзю привыкнет ко мне, и придет день, когда я откроюсь ему и покажу свой истинный вид. Он обязательно поймет, что любить меня ничуть не хуже, а даже лучше, чем Сягэ. Именно я смогу подарить ему вечную жизнь, а не моя соперница. Мандзю обязательно оценит это и полюбит в облике красивой кицунэ Мизуки.

Так все и будет, но позже. Помнится, Сягэ должна родиться спустя пять лет после появления на свет Мандзю. Путь растет мой прекрасный тенин, а я пока буду невидимой тенью наблюдать за ним и с каждым днем влюбляться в него все больше и больше.

Перед глазами снова встала картина: в Долине Высоких Небес распускается хиганбана, приветствуя рассвет. Тогда над высокой травой появился красивый тенин, освещенный первыми лучами солнца. Завтра утром история должна повториться. Ликорис откроет свои лепестки навстречу солнечным лучам и появлению императорского наследника. Я подняла голову к небу, с надеждой посмотрела на мерцающие звезды и прошептала:

– Где ты, Мандзю? Ты уже в пути? Я жду тебя здесь. Не заблудись, пожалуйста.

Из спальни супружеской четы донесся тихий сладостный вздох императрицы. Сдерживая усмешку, я закрыла уши руками и, прежде чем закрыть глаза, последний раз взглянула на небо. Оно казалось таким низким, что можно было дотянуться до звезд, стоило только протянуть к ним руки. Одна из тех, что висели ниже всех, вдруг засветилась ярче, вспыхнула и сорвалась вниз. Я смотрела не отрываясь, как она стремительно падала, сгорая в небе, пока от нее не остался совсем маленький кусочек. Мгновение – и остатки звезды упали рядом со мной, утонув в ликорисовом поле. Добрый знак, подумала я и провалилась в сон, оставив мою подругу луну наблюдать сверху за спящей поляной из хиганбаны.

Громкий вопль, раздавшийся совсем рядом, заставил мгновенно распахнуть глаза. В предрассветной серой мгле на краю ликорисового поля в одной ночной рубашке-юката[44], сшитой из конопляного волокна, стояла растрепанная Камэ. Всплескивая руками, готовая вспорхнуть лесной голубкой, она металась из стороны в сторону. На лице молодой императрицы блестели слезы. Я поморгала, окончательно стряхивая с себя сон, и все равно не поняла, что происходит. В небе над вершиной горы сверкнул первый солнечный луч и осветил поляну, лежавшую передо мной. Только после этого мне удалось разглядеть, как один за другим цветы хиганбаны раскрывают свои хрупкие головки, поворачиваясь на восток и приветствуя солнце. Даже сейчас, будучи изгнанным, преданный цветок приветствовал свою богиню Аматерасу. В считаные мгновения зеленая поляна окрасилась в сочный синий цвет, будто садовник случайно пролил ведро краски и