Когда я узнала об этом, пришла в ужас, понимая, какое страшное злодеяние я совершила, взяв это письмо с собой, и какую большую ошибку совершила мама, непрошено отправив его. Я всегда говорила и думала, что наши с тобой отношения, какими бы они ни были, не должны отразиться на твоей семье, а тут вдруг случилось такое… Поэтому мне нужно было приехать, чтобы предупредить тебя. Поверь, сделать это было нелегко. Мне и стыдно, и обидно, что ты мне можешь не поверить и станешь меня презирать, а я не хочу, чтобы ты думал, что письмо я отправила умышленно. Поехать к тебе мне было трудно и по другим причинам. Военком предложил мне демобилизоваться и никак не хотел давать литер на обратный проезд, согласился только после долгих просьб и слёз. Делай со мной всё, что хочешь, а я считала своим долгом рассказать тебе лично, не письмом.

Борис задумался. Он и верил Шуйской, которую до этого нельзя было упрекнуть во лжи, и в то же время сомневался в её искренности, но, самое главное, он до глубины души возмутился её поступком. Зачем она взяла это проклятое письмо? Зачем она вынудила написать его? Он понимал, конечно, что его возмущение создавшегося положения не исправит. Надо немедленно написать Кате в Александровку самое подробное письмо, может быть, оно придёт раньше, объяснить ей свою глупость, а, вернее, подлость, которую он совершил.

— Вот что, Катя, тебе здесь больше оставаться нельзя. Сегодня мы отправляем эшелон с медсёстрами, дружинницами и санитарами, призванными из запаса, поедешь с ними. А мне теперь будет очень трудно оправдываться…

К слову сказать, оправдываться по этому поводу ему пришлось до конца своей жизни, мы потом скажем об этом немного подробнее.

Катя Шуйская была отправлена вместе со всеми в этот же день, а Борис написал жене подробное покаянное письмо, в котором вновь говорил о своей любви, вспоминал их жизнь на Дальнем Востоке и умолял не придавать значения той «ерунде», которую он написал карандашом.

* * *

Как потом стало известно, Катя Алёшкина получила-таки это подлое послание. Оно чуть не убило её. Как всегда, распечатав и прочитав письмо ещё на почте, она была так ошеломлена и обижена, так опечалена и оскорблена, что чуть не потеряла сознание. Выйдя из помещения почты и сев на лавочке у крыльца, она бессильно свесила голову на грудь, крупные слёзы текли по её щекам. Катя прекрасно понимала, что её неугомонный Борька не мог прожить без женщины четыре с половиной года. По его письмам она чувствовала, что есть у него кто-то. Она знала, сама видела, что многие военные, особенно командиры и начальники, обзаводились подругами, и мысленно прощала этот проступок своему шалопутному мужу. Но получив письмо, в котором он отказывался от неё, это возмутило не только её преданную душу, но и женскую гордость. Придя домой и взяв в руки другое письмо от Бориса, которое пришло за несколько дней до этого, она села за стол и задумалась: «Чему верить? Что же он за человек? Как он может так несправедливо поступать?»

В это время на кухню, где сидела Катя, вошла старшая дочь. Увидев расстроенное лицо матери, она подошла и спросила:

— Мама, ты что? Что случилось?

Катя протянула ей письма, которые держала в руке. Эла прочитала письмо, написанное карандашом, и рассерженно крикнула:

— Что ты, мама, расстраиваешься? Неужели ты думаешь, что мы тебя оставим и поедем куда-то с ним? Что он себе воображает? Нам такого отца не нужно! Наверно, он там совсем с ума сошёл. Да ты подожди, не волнуйся, я думаю, всё обойдётся…

Катя, положив лицо на руки, стараясь сдержать слёзы, отрицательно покачала головой.

— Мама, а что это за второе письмо?

— Читай, — глухо проговорила Катя.

Эла взяла конверт и быстро прочитала то письмо, которое Борис послал, уже зная об отправке первого, написанного им в каком-то полубреду. Кроме уверений в любви и желания как можно скорее увидеться, оно было пронизано таким искренним раскаянием за совершённую подлость и глупость, такой надеждой на то, что Катя эту дурацкую пачкотню вовсе не получала, что, прочитав его, Эла не выдержала и рассмеялась:

— Эх, мама, неужели ты до сих пор не знаешь нашего папу? Неужели не привыкла к его взбалмошному характеру и безрассудным поступкам? Перестань нервничать, успокойся, никуда он от нас не денется. Приедет, взбучку ему хорошую дашь. А если вдруг и не приедет, так мы и без него проживём.

Катя подняла голову, взяла обратно протянутые дочерью письма, снова прочитала то, в котором Борис просил прощения за совершённую подлость, слегка улыбнулась и с каким-то внутренним облегчением произнесла:

— Эх, Борька, Борька, наверно, таким ты до самой старости окажешься…

Она немного помолчала и добавила:

— Элочка, о том письме никому не говори. И ему не говори, когда он приедет, ладно?

— Да ладно уж, — усмехнулась дочь, — буду молчать, как рыба.

Глава двенадцатая

Но вернёмся, однако, к Борису.

После отправки медсестёр, дружинниц, санитаров и шофёров, а ещё спустя день и работников штаба во главе с начальником Добиным, в госпитале осталось совсем немного народа и собака. В первых числах декабря Павловский заявил, что политуправление фронта его демобилизует, и он уезжает в Ленинград. В большом доме, где размещался двадцать седьмой хирургический полевой госпиталь, теперь жили всего пятеро: Алёшкин, Захаров, два их ординарца — молодые солдаты и Лагунцов. В их распоряжении была грузовая машина и малолитражка DKW, на которой приходилось ездить по складам для окончательного оформления сдачи имущества. Борис с Захаровым ещё не знали своей судьбы. Нужно было подписать все сдаточные документы, и тут неожиданно возникло затруднение.

Начальник отдела материального снабжения Северной группы войск, полковник интендантской службы Семёнов, как и его ближайшие помощники, прослужил всю войну интендантом где-то в тылу, в запасной части. Выдвинутые на новые высокие и ответственные должности, эти люди держались строго официально, изучали документы чрезвычайно придирчиво, точно хотели разоблачить жуликов. Они уже успели сделать крупные начёты на многих руководителей расформированных частей, в том числе и на начальников госпиталей.

Борис и Захаров с некоторым беспокойством ждали встречи с Семёновым. Они заранее отправили Лагунцова на трофейной, нигде не зарегистрированной машине BMW во Львов, загрузив её тем, что хотели взять с собой на родину. Там были радиоприёмники, велосипеды, разнообразные консервы, мануфактура, бельё, гражданская одежда и много разных мелочей. Как мы знаем, перемещаясь по Германии и делая остановки в различных её городах, работники госпиталя