В челобитных дворян и детей боярских разных городов написано:

«Были они на государевой службе под Смоленском, а ныне служат государевы службы в украинных городеях с воеводами по полком беспрестанно по вся годы. И из их де поместий и из вотчин крестьяне их выходят за митрополиты и за архиепископы, и за монастыри и московских всяческих чинов сильных людей. И те де люди тех их крестьян отвозят в дальние свои поместья и вотчины. И как де указанные пять лет пройдут, и они де, всяких чинов люди тех беглых крестьян привозят в ближние свои поместья и вотчины, которые поместья с их дворян и детей боярских поместьями и вотчинами смежны, и на тех их беглых крестьян емлют ссудные записи во многих судах и достальных крестьян из-за них подговаривают…

А на которых людей они, дворяне и дети боярские суда добьютца, и они де за теми делы волочатца на Москве лет по пяти и по шести и по десяти и болыпи, и по тем ссудным делам указу им нет… а они, дворяне и дети боярские, с московские волокиты вконец погибают.

И достальные их крестьяне и люди из-за них выходят за московских всяких чинов людей и за власти, и за монастыри.

А в городеях им, дворянам и детем боярских, на власти и монастыри и на московских на всяких чинов людей суда не дают».

Эта ситуация была особенно возмутительной из-за большого имущественного неравенства в России. Как уже отмечалось выше, у челобитчиков имелось в среднем не более пяти крестьянских хозяйств на каждого, тогда как члены Боярской думы имели свыше пятисот крестьянских хозяйств плюс бог знает сколько холопов.

Выход из этого положения, как его видели в своих жалобах царю Михаилу Федоровичу челобитчики, заключался в следующем:

«И государь бы их, дворян и детей боярских, за прежнюю службу и за кровь и для их бедности и разорения для нынешних беспрестанных служеб пожаловал вечным своим государским жалованием, как было при прежних государех и ево государев указ.

И велел бы государь те урочные пять лет оставить, а велел бы государь беглых их крестьян и людей отдавать по писцовым книгам и по выписем и по крепостем.

И велел бы государь на властей и на монастырей и на московских всяких чинов людей и на прикащиков их, дворян и детей боярских, в беглых людех и во крестьянех и в обидах суд давати и в городех в те поры, как им государевы службы нет.

И велел бы государь их, дворян и детей боярских, в городеях судить, выбрав из дворян и из земских людей по своему государеву указу и по судебной книге для их бедности и разоренья и для дальнево пути и московской волокиты и проести».

Правительство, которое по-прежнему нуждалось в активной, преданной военной силе, предоставляемой служилыми людьми, разослало меморандум в свои канцелярии, спрашивая, каков был особый срок сыска для Троице-Сергиева монастыря, а затем назначило такой же срок, в девять лет, и для служилых людей.

По каким-то неизвестным причинам обе стороны в этой челобитной и в ответе на нее игнорировали один очень важный аспект того периода. Крестьяне бежали не только на земли «сильных людей», но также, как мы видели, на приграничные земли. К февралю 1637 г. сотни новых рекрутов были зарегистрированы в списках стрельцов и казаков. Не вызывает сомнения, что большинство из них были беглыми крестьянами. Сотни других беглецов нанимались на возведение новой Белгородской оборонительной черты. Дети боярские горько жаловались о потерях своих крестьян, бегство которых продолжалось и в 1640-х. Можно предположить, что это являлось одной из причин беспокойства, выраженного в челобитной 1637 г. и последующих прошениях.

Очевидно, не во всех канцеляриях сразу стало известно о продлении срока исковых требований. Указ московской Судебной канцелярии от октября 1638 г. утверждал: «В государевом указе сказано, что беглых крестьян, которые сбежали не более чем за пять лет до подачи челобитной, должно возвратить служилым людям и прочим; ежели дело не решено за пять лет, а челобитная записана в канцелярии, крестьяне не избегают срока сыска». Первая часть этой выдержки, возможно, отражает всего лишь бюрократическую некомпетентность или, что более вероятно, намеренную попытку «сильных людей» подорвать новые завоевания дворянства. Вторая часть интересна еще и тем, что убедительно показывает важность усилий, предпринимаемых теми, кто укрывал беглых крестьян, ибо если дело возбуждено, то по закону его никак нельзя отменить в суде. (Ответчик, конечно, все еще мог выиграть, утомив истца волокитой, подкупив судью и т. д.)

Частичный успех подогрел аппетит среднего служилого сословия. Его представители не желали довольствоваться частичной уступкой. В очередном прошении, поданном четыре года спустя, летом 1641 г., снова содержалась просьба об отмене срока сыска, то есть возвращении к ситуации 1592–1593 гг. Эта челобитная дворян и детей боярских была намного длиннее, продуманней и подробней составлена, чем предыдущая, особенно по вопросу о том, куда беглые крестьяне идут и почему:

«…бегают из-за них старинные их люди и крестьяне в разные городы в большие поместья и в вотчины, в патриарши, и в метрополичьи и в архиепискупли, и в троетцкие и розных монастырей, и в государевы дворцовые села и в черные волости, и за бояр, и за окольничих, и за стольников, и за стряпчих, и за дворян московских и за всяких чинов людей на л готы…»[50]

Челобитная поднимала и другие вопросы, которые будут рассмотрены ниже.

Неохотно, возможно, под давлением делегатов Земского собора 1642 г., созванного для обсуждения захвата Азова казаками, правительство, руководимое по-прежнему теми же самыми боярами и чиновниками, продлило срок еще на год (до десяти лет) для сыска беглых крестьян, и до пятнадцати – в случае их насильственного вывоза. Похитителям надлежало заплатить законному хозяину крестьянина по пять рублей за каждый год отсутствия беглеца в его имении. И как бы невзначай правительство добавило к этой мелкой уступке другую, более значимую: отныне служилые люди освобождались от уплаты внутренних пошлин, пока они находились на государственной службе. Очевидно, правительство надеялось отвлечь внимание дворян и детей боярских от их главной заботы, наличия у них рабочей силы, введением меры о пошлинах, которая должна была стать главой 9 Уложения 1649 г.

4 апреля 1642 г. умер Черкасский, и после него во главе московского правительства стал его шурин (он был женат на сестре Черкасского Ирине, умершей 1 марта 1616 г.), совершенно неспособный к управлению и коррумпированный Федор Иванович Шереметев[51]. Во время его позднего пребывания