плюс все имущество, указанное в иске истца, – без обращения в суд. Указ 1628 г. подтверждал право царя определять дополнительное наказание, что впоследствии было закреплено Уложением 1649 г. Лжеца надлежало три дня бить кнутом на площади, а наблюдающим сообщать причину наказания. Затем лжеца надлежало посадить в тюрьму на год, и его слово навсегда лишалось доверия в суде. Дача ложной присяги считалась в Московии одним из самых тяжких преступлений, и наказание за такой проступок было, соответственно, очень суровым. Хотя по московскому законодательству высшие сословия часто подвергались менее жестким наказаниям, чем низшие, они не освобождались от телесных наказаний до обнародования Дворянской грамоты в 1785 г.[44]

В 1629 г. был сделан очередной решающий шаг, когда правительство издало указ, по которому долги землевладельцев надлежало взимать с их крестьян, что стало всеобщей нормой в России, в известном смысле ограничивавшей право крестьянина распоряжаться своим движимым имуществом. Тем не менее господину не давалось права присваивать себе в пользование хозяйственное имущество крестьянина – его скот, инвентарь, посевы, хлебные запасы, постройки и т. д. В этом смысле в первой половине XVII в. сохранялось основное юридическое различие между крестьянином и холопом. На протяжении большей части первой половины XVII в. крестьянин также сохранял все свои права как гражданина вступать в сношения и вести дела от своего имени. Однако в 1642 г. крестьянину было запрещено брать в долг, так как невозможно было бы возместить неуплату долга, выселив крестьянина с его участка и обратив в холопа для обработки этого участка. В свою очередь, барин нес материальную ответственность только за действия холопов, но не за своих крестьян или холопов, имевших личную собственность. Все это выражало определенную логику взглядов Московского государства на крестьян.

Положение крестьянина также унижалось менявшимися в то время процедурами регистрации, которые, как правило, приравнивали его к холопу. Договоры на поселение (порядные записи) между землевладельцами и крестьянами, изъявившими желание осесть в поместье барина, регистрировались в тех же книгах учета, что и холопские договоры (кабальные книги)[45]. Поместный приказ[46], который отслеживал крестьян на сеньориальных землях, при регистрации принадлежности крестьянина перенял большую часть практики Холопьего приказа[47]. До 1630-х гг. господа также пользовались правом разрешать своим крестьянам переходить, что выражалось в выдаче вольной (отпускной) грамоты – еще одной форме, заимствованной у института холопства. Однако, в случае с крестьянами из служилого землевладения, Разрядный приказ[48], узнав о том, что барин отпустил на волю своих крестьян, мог не признавать их право быть отпущенными и упорно настаивал, «что крестьяне не выходят на волю, а холопы выходят на волю после смерти своего хозяина». Тем не менее освобождение от холопства было официально закреплено в своде законов 1649 г.

Филарет также принял меры, которые вели к сокращению оставшихся «черных» крестьян, то есть земледельцев, владевших собственными землями. В 1624 г. крестьянам Сольвычегодска было объявлено, что они не могут больше распоряжаться собственным имуществом. Крестьяне выказали протест и заявили, что такие сделки необходимы для того, чтобы они могли платить налоги, поэтому правительство предоставило им право продавать или закладывать свое имущество, но только таким же местным крестьянам, платящим налоги. Этот запрет продолжал действовать в 1648 и 1649 гг., когда Боярская дума запретила продавать в западном Поморье черные земли даже местным жителям; в 1652 г. запрет был усилен санкциями и распространен на соседние области. Эти меры отражают процесс раздробленности и расслоения общества, происходящий в это время. Подавляющее большинство подобных указов привело к сокращению крестьянской свободы.

1625 г. стал свидетелем очередного нововведения, которое еще больше унижало крестьянина. Если служилый человек, его сын или его управляющий нечаянно убил крестьянина, живущего в имении другого хозяина, то этому хозяину, по аналогии с более ранним указом в отношении холопов, давалось право потребовать от убийцы его самого зажиточного крестьянина. Этого крестьянина надлежало перевезти в имение хозяина покойного вместе с женой, детьми и всем его имуществом. Убийце также надлежало выплатить все долги убитого крестьянина. Или если крестьянин одного хозяина непреднамеренно убил крестьянина другого хозяина, то виновника надлежало побить крутом и передать вместе с женой, детьми и имуществом хозяину покойного крестьянина. Если же этот хозяин не хотел брать в имение убийцу и считал его настоящим преступником, то он имел право выбрать себе любого другого крестьянина, принадлежащего хозяину убийцы. Выбранного им крестьянина надлежало переправить в имение хозяина, которому принадлежал покойный, вместе с женой, детьми и всем движимым имуществом, а также с посевом зерновых. Отсюда оставался лишь один краткий шаг к представлению о том, что господин имеет право по своему желанию переводить своего крестьянина из одного поместья в другое. С этого момента, опять же, оставалось недалеко до понятия, что господин имеет право покупать и продавать своих крестьян, которые становились полностью зависимыми от его прихоти. Однако сомнительно, чтобы многие крестьяне, если такие вообще были, продавались под разными предлогами на момент Соборного уложения 1649 г.

Результатом всей этой законодательной деятельности стало превращение крестьянина в вещь, подобную личной собственности помещика, то есть низведение его до положения, едва ли не сравнимого с положением холопа, к которому применялись аналогичные меры. Вполне возможно, что за унижением личности крестьянина не имелось преднамеренной политической или экономической мотивации. Каждый шаг служил всего лишь «логичным» ответом, унижавшим статус крестьянина, на практические вопросы, возникавшие в московских канцеляриях. Прямых свидетельств заимствования из зарубежной практики, например Литовского статута 1588 г., не обнаружено, хотя, несомненно, московиты были осведомлены об унизительном положении крестьянства в Речи Посполитой. И тем не менее хотя нормативно-правовое унижение русского крестьянства, по-видимому, имело чисто практическое происхождение, вскоре оно повлекло за собой крайне важные политические последствия. Как будет более подробно рассмотрено в дальнейшем, оно создало различие, не существовавшее ранее между средним служилым землевладельцем и его крестьянами. По всей вероятности, это, в свою очередь, заставило господина еще сильнее беспокоиться о сохранении своего привилегированного положения за счет унижения крестьянина, когда статусу господина стали угрожать военные реформы.

Меры, приравнивавшие крестьянина к холопу, не имели воздействия, если только крестьянин не был юридически связан с землей (или со своим господином). Существование срока давности розыска беглых крестьян заставляло служилых людей задуматься над тем, что крестьянин, по сути дела, не являлся крепостным, ибо ему ничего не стоило сбежать на широкие российские просторы, тем самым лишив своего хозяина доходов. Дети боярские и дворяне решили будоражить власти до тех пор, пока их бедственное положение не будет улучшено, то есть пока крестьянство не будет окончательно закрепощено.

Другим явлением этого периода являлась общинная система налогообложения с ее