телесности, особенно в глазах феминисток, заинтересованных в возвышении телесного начала и сексуальности женщин. Современная теология даже попыталась уравновесить роль Девы Марии в народном благочестии. Но, по мнению некоторых феминисток, из Марии нельзя создать действительно возвышенный образ, вдохновляющий на борьбу за равноправие, так как ее реальный образ узаконивает андроцентрическую ориентацию патриархальной власти и постулируемое специфическое призвание женщины.

И всё же, согласно Священному Писанию христиан, среди всех женщин от самых униженных до самых прославленных возвышается Мария, «раба Господня» и «мать Иисуса», т. е. Того, кто «уничижил Себя Самого, приняв образ раба (Флп 2:7), и не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу [жизнь] Свою для искупления многих» (Мф 20:28).

Мария – та женщина, которая, согласно Луке с его «Величанием», может засвидетельствовать, что в ней «уже» начался эсхатологический переворот, когда осуществляется «Божие царство», новый мир, где Господь «явил силу мышцы Своей; рассеял надменных помышлениями сердца их; низложил сильных с престолов и вознес смиренных; алчущих исполнил благ, а богатящихся отпустил ни с чем» (Лк 1:51–53).

Не смущаясь противоречить себе самой, только что упомянутая феминистка, относящаяся к Луке без особенной признательности, должна была согласиться, пусть очень своеобразно, что «Магнификат» – это

великая песнь освобождения, личного и социального, морального и экономического, из всех апостольских писаний, это революционный, вызывающий, победоносный документ. Она хвалит освободительные действия Бога на благо той, о которой идет речь [т. е. Марии]. Они являются образцом всех действий Бога в пользу маргинализованных и эксплуатируемых. ‹…› Песнь Марии обладает большой ценностью для женщин и других угнетенных благодаря видению их реальной свободы от несправедливой системы – от угнетения со стороны политических руководителей «на престолах», наглецов и богачей. В прославляемом новом социальном порядке будет пища для голодных. В социально-экономическую и политическую реальность вступит Божие царство. Внимание сосредоточивается на величии, святости и милосердии Бога, который обещал солидарность страдающим и верен этому обещанию. Бог «возвеличен», потому что свершает перемены сейчас, в истории.

Отбросив эту либерационистскую, уподобляющуюся марксизму (см. раздел 2.1) герменевтику и обратившись к филологии и истории, можно предположить, что в «Магнификате» просматривается один источник: песнь общего характера, первоначально относившаяся ко всем бедным и угнетенным в Израиле, дошедшая до Луки из иудео-христианской среды. В той же среде возникли и другие его песни: Благословен Захарии (1:67–79), Слава в вышних Богу, звучащая из уст ангелов (2:14) над Марией, Иосифом и Младенцем, лежащим в яслях (2:16), наконец Ныне отпущающе Симеона (2:28–32). Вначале все эти песни, сложенные бедными иудео-христианами (anawim), близкими к грекоязычной иерусалимской общине, были выражением радости от спасения, совершившегося в Иисусе Христе. Лука перенес их в свое «Евангелие детства», и они стали выражением радости по поводу зачатия и рождения Иисуса и Иоанна Крестителя. При этом Лука следовал расширительной «логике» и поставил ударение на событии «Христос». После смерти и воскресения Иисуса оно привлекало всё больше внимания и требовалось вернуться к началу его общественного служения после крещения и еще дальше – к самым первым событиям истории Иисуса, где его земная жизнь пересеклась с жизнью Иоанна Крестителя. В перспективе «истории спасения» самым характерным в Евангелии от Луки были именно эти чрезвычайные события, обладающие чудотворной силой, и поэтому они снова и снова источали невиданную радость спасения, совершившегося в Пасхальном событии воскресения Христа. Воспроизводя эти песни, Лука адаптировал их к новому контексту своего «Евангелия детства» и успешно гармонизировал. «Магнификат» во многих отношениях походит на псалмы типа «хвалений» и тесно связан с ветхозаветными призывами. Персонажи, в чьи уста Лука вложил эти песни, отражают религиозные настроения «бедняков Израиля» (anawim), к которым он причисляет также и Деву Марию. В этом статусе Мария повинуется божественному призыву, соглашается стать «рабой Господней», верует в исполнение обетования, оплодотворяющее ее лоно силой Духа, соглашается зачать и произвести на свет Мессию, став таким образом «благодати полной».

Если в «Магнификате» Лука отдает Марии главную роль, определяя ее как субъект частым употреблением в начальных стихах личных местоимений первого лица, то даже здесь он не упускает из виду, что это первенство – всецело Божий дар. Но почему, когда Мария сама указывает на абсолютный примат божественной инициативы, она говорит об этом в форме аориста, т. е. в прошедшем времени? Почему Мария, как мы знаем, уже беременная Иисусом, провозглашает в своем «Магнификате», что Всемогущий Бог уже призрел (ἐπέβλεσεν) на смирение рабы своей, уже явил (ἐποίησεν) силу мышцы своей, уже рассеял (διεσκόρπισεν) надменных, низложил (καθεῖλεν) сильных и, вознеся (ὕψοσεν) смиренных и исполнив (ἐνέπλησεν) благ алчущих, богатящихся отпустил (ἐξαπέστειλεν) ни с чем (Лк 1:51–53)?

Присоединяясь к оригинальной гипотезе, можно представить, что Мария у Луки употребляет прошедшее время глаголов исключительно как намек на время спасения, которое уже наступило со смертью и воскресением Иисуса (Деян 2:33; 5:31). Не было ли это высшим явлением мышцы Божией, ибо тогда Бог рассеял царей и князей, сильных и гордых, которые злоумышляли против Его Христа (Деян 4:24–27)? Конечно, прошедшее время отражает точку зрения верующих после смерти и воскресения. Тем не менее страдания на кресте и победа над смертью особым образом начались уже при зачатии и рождении Мессии. Убожество яслей, куда новорожденного Иисуса положила его мать Мария, является прообразом позорного креста, эшафота рабов, где Он испустил дух.

Но тем самым Мария, бедная среди «бедняков Израиля», смогла, согласно Луке, уже в «Магнификате» предвосхитить как прошлое то, что свершилось в триумфе воскресения. Тем самым Марии было позволено разглядеть день спасения праведных и осуждения неправедных, день, когда после неведомого никому промежутка времени наступит в полноте и благодати «Божие Царство», возвещенное и начавшееся «во» Иисусе и особым образом – в ней самой, в женщине «благословенной между женами».

Так значит, попытка построить идентичность женщины-христианки по образу Марии обречена на неудачу? Напротив, несмотря на то что евангельский образ Марии порой понимали неправильно или гиперболизировали, приуменьшали или искажали, на протяжении двух тысячелетий женщины, сумевшие найти себя в ней, не чувствовали, что ею они унижены или оскорблены. В самом деле, скольким из них удалось воспринять, оценить и в какой-то мере оживить в себе уникальную историю Марии? Евангельская Мария полагается на Бога, как служанка или, точнее, как «раба», верящая в его доброту (Лк 1:38). Она сносит оскорбительное подозрение обрученного с нею мужчины (Мф 1:18–19). Из чувства солидарности она помогает другой женщине (Лк 1:39–56); рожает в нужде и заброшенности (Лк 2:6–7); разделяет горькую долю мигрантов (Мф 2:13–23); тревожится о сыне, когда он стал подростком, и думает, что сын потерялся (Лк 2:44–50), а когда он становится взрослым, то