Господа и Сына Божиего. Благодаря Марии, Его матери, сохранилась реальность воплощения, т. е. истинность «плотской основы спасения» (caro cardo salutis), как провозглашает своим полным энергии языком Тертуллиан. Можно добавить, что Иисус еще во чреве Марии начал изменять мышление женщины, преображая биологическое материнство и культурную угнетенность в свободный и осознанный выбор самоотдачи. Это свершилось в результате благословения, поставившего неотвратимую покорность женщины на путь к освобождению. Благодаря Иисусу также и в Марии были устранены издавна утвердившаяся несовместимость между божественным и человеческим и окрашенное презрением к женщине разделение между божественным и женским, часто практиковавшееся в религии Израиля.

С другой стороны, сколько образов единственной Девы Марии написано в молитвах, в литературе, в пластических искусствах, в музыке! Уже вера в девственное зачатие

отдала женщине центральную роль в христианстве, и теперь мы более чем когда-либо обязаны оценить значение этого факта. Оставив в стороне как протестантский минимализм, так и католическое преувеличение в контексте мариологии, никто из нас не может отрицать, что во все века, когда ни одна женщина не могла стать служителем Церкви, именно в храмах как символ возвышались статуи Девы. Если согласно законам Церкви женщина не могла руководить церемониями, воплощающими евхаристическое присутствие Иисуса, то никто не может отрицать, что согласно закону Бога женщина, а не мужчина осуществила историческое присутствие Иисуса на земле[210].

Так пусть же сохранит хотя бы «богословский» смысл и пусть получит благотворный отклик среди женщин рассказ Луки, в котором Елисавета, встречая Марию, беременную Иисусом, исполнившись Духа Божиего и как женщина приветствуя женщину, воскликнула громким голосом: «Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева (κοιλία) Твоего!» (Лк 1:42). И дитя, которым была беременна Елисавета, Иоанн, взыграл радостно в лоне или, точнее, во чреве (κοιλία) ее (Лк 1:44). Откровенный реализм, с которым Елисавета в своей краткой реплике повторяет слово «чрево» – в первый раз, обращаясь к Марии, во второй к самой себе, сопровождается грандиозным апеллятивом «Матерь Господа моего (ἡ μήτηερ τοῦ κυρίου μου)» (Лк 1:43).

Когда Лука писал эти слова, он знал, что Иисус, сын Марии, воскрес и прославлен, что Он восседает одесную Бога, но знал и то, что слово «Господь» (κύριος), вложенное в уста Елисаветы, нужно для того, чтобы указать, что Он равен Богу.

По поводу встречи Марии и Елисаветы стоит, наверное, привести мнение одной феминистски, хотя оно и искажает богословский смысл, вложенный в этот эпизод евангелистом (см. раздел 7.3). С точки зрения этой исследовательницы, эпизод представляет собой «символическую парадигму» для тех, кто ищет теологическое отражение своей освободительной борьбы, в частности с целью выработать феминистское понимание христологии и тем самым метафорически перестроить традиционно «маскулинистский» дискурс Иисуса Христа[211]. С помощью этой неуклюжей феминистской натяжки не удастся погасить воодушевление, которое вызывает упомянутый рассказ Луки. Не умалит честь, воздаваемую евангелисту, и самая страстная обвинительная речь по поводу позиции Луки – независимо от того, благосклонна она к женщинам или нет и какие цели преследует.

Лука рассказывает также, что некая не названная по имени женщина, воодушевленная речами Иисуса Назарянина, выкрикивает высшее благословение Его матери Марии: «Блаженно чрево (κοιλία), носившее Тебя, и сосцы (μαστοί), Тебя питавшие!» (Лк 11:27). Так что не только в «Евангелиях детства» звучат хвалебные слова в адрес Марии. Небесный посланник, обратившийся к Марии, как сообщает Лука, с удивительным апеллятивом «благодати полная», открывая ей этим, что она стала «объектом» невообразимой, беспредельной божественной благодати, конечно, знал, что говорит.

Согласно тонкому замечанию одной исследовательницы, среди самых прекрасных молитв, представленных во всей Библии, немало таких, что расцвели на устах женщин: нередко в них вплетены библейские призывы, богословская мудрость, доверие и преданность Богу и своей безграничной любви. Из Ветхого Завета стоит вспомнить о молитвах Анны, матери Самуила (1 Цар 1:9-18; 2:1-10), Эсфири (Есф 4: З), Юдифи (Иф 9:2-14), Сарры, будущей жены Товии (Тов 3:11–15). В Новом Завете можно вспомнить о сирофиникиянке (Мк 7:24–29), о Марии из Вифании, сестре Лазаря (Ин 11:32–33), и о не названной грешнице, о которой рассказывает Лука, и о ее пылкой молчаливой молитве, выраженной в жестах и слезах. Это евангелист милосердия, но также, как сказала другая исследовательница, «лучший “друг” женщин, описывающий их “предельно прогрессивно” и “почти современно”, наделяя их “новой идентичностью и новой социальной ролью”»[212].

Эта же ученая дама, воздавшая хвалу Луке, не смущаясь тем, что противоречит себе самой, не может воздержаться от замечаний насчет «андроцентризма» Луки, не говоря уже о «динамичном угнетении» женщин в его Евангелии, якобы гораздо более сильном, нежели освободительная направленность. В конечном счете Лука оказывается не столько союзником женщин, сколько их «страшным противником». Своей «инсинуацией» о девственном зачатии Иисуса Лука, следуя Матфею, представил Марию неким «питательным “сосудом”». Действительно, по Матфею, как и утверждает эта феминистка, Мария «совершенно пассивна»: «Пассивность Марии служит для минимизации привилегированного положения, приобретенного ею как матерью Иисуса. Образцом высшей справедливости здесь является Иосиф»[213].

Лука же, напротив, считает Марию образцом послушного и созерцательного ученичества, и у него решающее значение имеет не биологическое материнство, а благословение за веру, как благословенны все те, кто слушает слово и соблюдает его (Лк 11:28). Однако, согласно той же исследовательнице, Лука в своем Евангелии все-таки поощряет молчание женщин, в отличие от Матфея, отстаивающего в этом вопросе большее равноправие. У него, вроде бы, нет ни одного эпизода, где было бы показано освобождение женщины, угнетенной и страдающей от недостатка самоуважения, чувства вины, мазохизма, угроз со стороны других. Поэтому Евангелие от Луки является лучшим источником для изучения того развития, в ходе которого воображение и благочестие христиан сосредоточилось на образе Марии – «персонажа, во многих отношениях действующего подобно богине: приспособление христианства к женскому измерению божественного ‹…›, оказавшего как позитивное, так и негативное влияние на духовность, на осознание женщинами их возможной политической власти»[214].

Что сказать об этих обвинениях? Чего, к примеру, должна была ожидать феминистка XX века, выстраивая длинный ряд изъянов, содержащихся в Евангелиях, в частности в Евангелии от Луки? В добросовестном исследовании следует строго и серьезно доказать обоснованность этих обвинений, столь же поверхностных, как и неточных. С другой стороны, есть немало феминисток, которые, как, например, уже упоминалось (раздел 8.1), вовсе не усмотрев в Марии самый возвышенный пример всех женских добродетелей, достойный одобрения и, больше того, прославления, не только не считают ее идеалом, недостижимым для женщин из плоти и крови, но объявляют помехой для эгалитаристских устремлений, в частности внутри Церкви. Выставление Марии как «парадигмы» всех верующих затемнило ее образ как женщины, она была спиритуализирована в ущерб