и утверждаем, что русские — даже не народ, а какой-то бессмысленный механический конгломерат. Отсюда, из этого чрезмерного разочарования исходит протест против нашего права — и обязанности — иметь такое же “военное искусство в России”, как немцы имеют “военное искусство” в Германии и французы — “во Франции”.

Мы загипнотизированы успехами внешней культуры и придаем им чрезмерное нивелирующее значение. Основываясь на том, что в Петербурге пользуются такими же трамваями и телефонами, как и в Берлине, мы делаем ошибочную посылку, что в XX веке русские стали более похожими на немцев и французов, чем в XVIII. Пять лет тому назад я подробно останавливался на этих же страницах на том, что как раз в тот век, когда все народы переодевались в общий костюм, они заговорили каждый своим языком. В Европе произошел процесс проявления колоссальной этнографической пластинки. Националисты создались успехами начального обучения. Австрия на нашей памяти стала славянской, нашелся неизвестный до того народ — болгары.

Из маленького Парижа наша северная Пальмира обратилась в русскую, на три четверти, столицу. Только гениальность Суворова дала ему силу не обратиться в XVIII веке в космополита — в наше же демократическое время на национальную точку зрения стали все крупные и масса посредственных военных писателей запада.

Я первый бы обвинил себя в фальши, если бы в моих статьях заключалась попытка задрапироваться в пышный боярский костюм, если бы я допустил хотя бы одну ссылку на ”гнилой запад” славянофилов. Наоборот, я стремился возможно деликатно подчеркнуть, как успешно западные армии стремятся использовать свои национальные черты, как далеки они от того, чтобы базировать интерес государственной обороны на существующем только в теории “всечеловеке”, да “нормальных” условиях войны. Читатель признает отсутствие грубых зоологических черт в моем понимании “военного искусства в России”. Это очень умеренная позиция. С этой точки зрения русский элемент в доктрину должен быть внесен не декорациями старины и не одними только типичными особенностями русской расы, представляющей столь пестрое сочетание огромных плюсов и минусов; решающее значение имеют также и стратегические, тактические, технические, организационные условия, в которых нам придется действовать. С изменением их должна непрерывно эволюционировать и наша доктрина.

Этот путь к победе нам преграждают не имеющиеся всюду и всегда скептики, а наша расовая обломовщина, привычка жить на всем готовом в материальном и в умственном отношениях. Соблазнительное обыкновение покупать духовный хлеб в немецкой булочной расслабляет нас, как употребление морфия. Побеждать с репетитором нельзя.

Русский инвалид. 1913. № 25.

ИДЕОЛОГИЯ НОВОЙ АРМИИ (Военное дело в революционную эпоху) 

Революционная тактика

На фронте голод — голод материальный, не хватает фуража, продовольствия, обуви, обмундирования, и голод духовный — острый недостаток в идеях долга, которые бы могли возместить зияющую пустоту, оставленную в сердцах людей ушедшим старым режимом. Но чтобы мышцы нашей армии получили прилив новых сил, получили бы способность к энергичным сокращениям, необходимо дать здоровую пищу не только сердцам и желудкам: широкая неудовлетворенность чувствуется на всем фронте и в области тактики; с каждым днем старые, изжитые формы боевых действий становятся все очевиднее неудовлетворительными. Как 217 лет тому назад, после Нарвы, так и для армии Новой России вопрос об оперативном творчестве стал на очередь как вопрос жизни или смерти.

Ведь в эпоху неудач великой Северной войны, в эпоху крайнего напряжения и истощения всех сил русского народа, когда колокола не эвакуировались, а переливались на замену потерянной артиллерии, среди смуты на Руси, Булавинского бунта на Дону, восстания башкир и измены на Украине, творчество Петра Великого дало нам Полтавскую стратегию и тактику, которые позволили нашим многочисленным, но не окрепшим еще полкам одержать полную победу над лучшими в Европе дружинами, предводимыми счастливым и дерзким полководцем. В неизмеримо труднейших условиях, чем мы, находился великий преобразователь, и его гениальному оперативному творчеству удалось все же протолкнуть нас на берега Балтийского моря, и аннексировать Ригу...

Убежденный сторонник безбрежного заимствования с Запада науки, методов, форм и обычаев, чтобы наш темный и отсталый народ посадить в ряду культурных наций, введший с особой жадностью эти заимствования во всех областях, соприкасавшихся с военным делом, в области тактики и стратегии Петр Великий был вынужден стать на совершенно самостоятельный путь: по недостатку внутренней спайки, по необученности, по отсутствию доверия к командному элементу петровская армия слишком еще отличалась от шведской. Регулярный строй еще не давался нашим войскам, представлявшим скорее скопища людей, чем вымуштрованные полки; Нарва и Головчино показали Петру, что то, что шведу здорово, русскому смерть... Он нашел самостоятельное решение оперативной задачи — и новое слово, сказанное в области тактики под Полтавой, не затихло: подхваченное маршалом Саксонским, перенятое от него Монтенем, полтавское решение было воплощено французской революционной армией в блестящие формы глубокой тактики.

Не стоит ли русская армия в настоящую минуту перед такой же потребностью в оперативном творчестве? Не должны ли мы из Риги, Якобштадта и Эзеля извлечь те же уроки, которые русский гений извлек однажды из Нарвы, и наше творчество не должно ли стремиться обратить эти поля поражения не в могилу русской славы, а в школу нового военного искусства?

И действительно: последние два года, в тактическом отношении, наша эволюция заключалась в переносе на наш фронт всех методов борьбы, к которым пришли наши союзники французы, находясь в совершенно отличных от нас условиях. Мы завалены брошюрами, дающими интересные данные и блестящие выводы из боев на французском фронте, мы знаем сколько пушек, когда и как стреляли в Шампани, а о блестящем прорыве Брусилова в 1916 году даже участники его не имеют никаких технических данных. А между тем, какое различие в способе действий 39 русских дивизий, опрокинувших 40 австро-германских, отказавшихся от позиционного боя и перешедших на 2 месяца к полевой войне, от совпавших по времени успешных действий французов на Сомме! И не зарыли ли мы вновь успех Брусилова в землю, перейдя через 2 месяца борьбы к позиционной войне, по чуждым для нас формам? [...]

Сколько полков нашей армии располагает на фронте сетью окопов и ходов сообщений,