Революция должна не сближать нашу пехоту с германской, а удалять их. Между нашими главными силами и неприятельскими нельзя довольствоваться узкой полосой — это подходящая арена только для братальщиков, а для разведки боя из глубин маневра нужна более широкая полоса. На позициях надо оставить только дежурные взводы артиллерии для будничной стрельбы и увести массу наших батарей на намеченные рамки огненных мешков. Отбирать же артиллерию от резервов, до кавалерийских дивизий включительно, и держать все батареи годами на позиции, в погоне за лишь воображаемым заградительным огнем — это значит подготовлять обстановку для нового обвинительного акта против нашей пехоты, вынужденной вновь сорваться на неподготовленной и неподдержанной контратаке.

Армия и флот свободной России. 1917. № 244. 24 октября.

Поддавки и крепкие

 Раек в испанском цирке награждает тореадора самыми бешеными рукоплесканиями тогда, когда остервеневший бык, желая поднять неприятеля на рога, сам накалывает свой мозжечок на шпагу, подставленную застывшей фигурой тореадора. Только легкая победа, без видимого напряжения, представляется ясной и грациозной, но для этого нужно, чтобы ослепленный противник играл свою партию не в крепкие, а в поддавки.

Перелистывая страницы истории, мы встречаемся с фигурами великих тореадоров, которые вели борьбу в несравненно более широком масштабе, которым с небольшими армиями приходилось выдерживать натиск больших, приведенных в ярость масс, и которым также улыбалась легкая, ясная и грациозная победа. К нашему удивлению мы заметим, что причиной самых больших триумфов являлась игра противника в поддавки.

Под Каннами блестящая победа удалась Аннибалу потому, что римский полководец, яростный патриот, плебей и честолюбец, Теренций Варон, сам полез в расставленный ему мешок, приняв все меры, чтобы римская армия представляла компактную и беспомощную массу, которую легче всего окружить. Под Росбахом самый счастливый день Фридриха Великого дался целиком за счет французского главнокомандующего, принца Субиза, который подвел французскую армию в беспомощных походных колоннах под удар развернутого фронта пруссаков. Под Аустерлицем Вейротер подставил на Праценских высотах мозжечок русской армии под удар наполеоновской шпаги. Не Мольтке, а сама императрица Евгения толкнула последнюю армию второй империи к Седану.

Раек истории бешено приветствует всякий крупный успех и щедро награждает лаврами победителя. Но игра в поддавки ускользает от его внимания, и только среди побежденных растут, стелятся и клубятся слухи об измене, и в жертву инстинктам толпы суд бросает обвинительный приговор несчастному генералу Базену.

Серьезный историк с презрением отбросит эти жалкие бредни побежденных, ставших перед врагом на колени, которым нужен виновный, нужна жертва, которую можно заставить расплатиться за перенесенные бедствия и унижения. Разве измена причиной того, что грузная туша быка падает бездыханной к ногам тореадора? Изменой еще иногда можно объяснить пассивность, но не энергичную игру в поддавки; чтобы так стремительно лезть в омут головой, как это делали Теренций, Варон, принц Субиз, генерал Вейротер и французы под Седаном, надо иметь другие мотивы.

Пословица гласит: кого Бог захочет наказать, у того отнимет разум. Историк, взвешивая сделанные ошибки, найдет причину игры в поддавки не в стремлении к проигрышу, а в ослеплении игрока. В трезвом уме и здравом рассудке на рожон не лезут. Подставляют себя под смертельные удары, прямо напрашиваются на них потому, что вместо действительности в ослепленном мозгу полководца рисуется совершенно фантастическая картина.

В военном деле, где все должно быть просто, трезво и основано на здравом смысле, есть одна постоянная причина этого ослепления и фантастики: это официальный оптимизм. Всякий офицер, носящий форму — мундир с погонами, обязан был воспитанием и присягой носить незримую форму для своих душевных и моральных переживаний, показывать своим подчиненным и товарищам улыбающееся надеждой бодрое лицо, толковать в нашу пользу все происшествия, игнорировать неудачи и высказывать лучшие чаяния. “Прошу добрых слов”, говорили в походе римляне. Великий Вольфганг Гете, который чувствовал так утонченно, принимал участие в походе герцога Брауншвейгского против французской революции и присутствовал при сражении под Вальми. Но скоро жизнь в армии и общество офицеров стали невыносимы для Гете именно вследствие того, что в каждом военном он замечал отсутствие душевной непринужденности, на всех лицах видел маску официального оптимизма, в разговорах слышал не желание раскопать истину, сущность дела, а стремление подбодрить друг друга.

На лице вождя солдаты и офицеры также стремятся прочитать, будут ли они завтра разбиты или одержат победу. И у генералов естественно вырабатывается такое выражение, которое сулит войскам самое счастливое будущее. Никакого сомнения не было ни во взгляде, ни в голосе Наполеона, когда в утро Бородинской битвы он вышел на воздух и воскликнул: “Вот солнце Аустерлица!” Но горе полководцу, который, запершись в своем кабинете над картой, сохранит свою митинговую физиономию и свой митинговый образ мысли. Все управление должно жить двойной жизнью: в официальной маске обращаться к массам, и, оставшись наедине, спускать с цепи злого, насмешливого, недоверчивого беса критики; “дух отрицания и сомнения” должен пробежать по докладу начальника штаба прежде, чем он скрепит его своей подписью.

История учит, что каждый вождь должен быть в то же время и актером; и слишком часты случаи, когда лицедейство поглощает вождя, когда он, оставшись наедине, продолжает мыслить теми же образами, которыми только что ослеплял толпу...

Самым блестящим игроком в поддавки, какого знала история, был австрийский генерал Мак. В октябре 1805 года он стоял с 50 тысячами солдат у Ульма, а Наполеон с 260 тысячами широким размахом с севера стремился его окружить. Всякий здравомыслящий человек, на месте Мака, нашел бы лишь один возможный способ действий — уходить назад, на соединение с двигавшейся из России армией Кутузова. Но Мак, один из инициаторов войны, убеждавший министерство иностранных дел в возможности победы над Наполеоном, боровшийся с пессимизмом эрц-герцога Карла и его ставленников, создавший в Австрии и австрийской армии победное настроение, оказался сам ослепленным своим оптимизмом. Ему докладывают, что севернее Дуная движутся французские войска: значит, Наполеон побоялся заготовленных Маком сильных позиций на реке Лех и хочет отыграться, устроив что-то вроде рейда через нейтральные