реки. И между тем, полный крах контр-атак: из одной дивизии совершил вперед прогулку, успешную вначале, только один полк, другой, выйдя из окопов, залег под неприятельскими снарядами, и очень скоро перед немцами оказались только обороняющиеся; критические для немцев минуты были нами упущены. Ложится ли вина исключительно на войска, или ее должна разделить наша тактика?

Подготовлялась ли и поддерживалась ли наша контратака артиллерийским огнем? Предшествовал ли нашим стрелковым цепям град снарядов, пролагавший контратаке брешь в рядах германцев, заставлявший неприятельских стрелков прятаться, пулеметчиков убегать от своих “швейных машинок” — или неприятелю предоставлено было свободно “строчить” незащищенные груди наших пехотинцев?

Точный ответ даст история, дадут участники контратаки. Мы же можем опираться на следующие данные. Наша артиллерия под Ригой была расположена вся для защиты фронта; чтобы сгустить заградительный огонь на наших растянутых позициях, батареи находившихся в резерве дивизий были у них отобраны и выставлены на фронте. Вся наша артиллерия находилась в боевой части, и в решительный момент, когда неожиданно прорвавшиеся через Двину немцы распространились на 4-5 верст по правому берегу, на поле сражения часть батарей погибла, раздавленная германским огнем или захваченная штурмовыми отрядами, а другая часть, потеряв свои наблюдательные пункты и телефоны, чудом вырвавшись из рук атакующего, унеслась по-орудийно, полным галопом, от бежавших к ним немецких солдат, рассеялась по тыловым путям. В бою на второй день латышскую бригаду на второй укрепленной полосе поддерживали, кажется, только 2 конных батареи — все, что осталось боеспособного из артиллерии корпуса, насчитывавшей больше 200 орудий.

Для меня определенно ясно, что к моменту контратаки нашей артиллерийской организации у нас не сохранилось и что сражение решалось одними силами нашей слабой пехоты, брошенной против соединенных сил 800 германских пушек, многих пулеметов и двойного количества германских пехотинцев. Исход контратаки не мог быть иным.

Под Якобштадтом было еще грустнее. Пехотных масс сзади нашего фронта не было. Вместо них, в 6-7 верстах за фронтом, река, правда, оборудованная многими мостами. Невнимательное наблюдение за неприятелем слабой, Цимервальдовского толка, дивизии не открыло сосредоточение перед ней 150-200 немецких батарей. В темноте, еще до рассвета, неожиданное пробуждение: без всякой предварительной пристрелки, по карте, неприятель внезапно обрушил лавину снарядов на наши штабы, селения, батареи. К 9 часам утра телефоны порваны, от особенно угрожаемого полка — никаких известий. Затем стремительное наступление неприятельских штурмовых отрядов, которые через полтора часа уже прошли 6 верст и грозят нашим мостам. Резервы надергиваются с обоих флангов прорыва и вступают в соприкосновение с неприятелем, когда уже выстрелы замолкли и весь фронт отходит к мостам, частью пробиваясь через забегающих наперерез ему германцев... Контратака вовсе не обозначается, назначенные для производства ее батальоны прикрывают отход к мостам через Двину.

Наконец, Эзель и Моон — острова, на которых русский солдат не только не ощущает свободы, но предчувствует катастрофу и плен. Не верится ему ни в заминированное море, поверхность которого так ясна, ни в согласованность операций наших морских и сухопутных сил. Прозевали траление мин неприятелем; слабые и раскиданные по побережью батареи замолкают одна за другой, расстреливаемые издали дредноутами; неприятельский десант утверждается на берегу, с которого наши пехотинцы прогнаны неприятельским огнем. У всех мысли только о том, как унести ноги из этой безнадежной обстановки [...]

Как далеко ушли мы от Петра Великого, войска которого дважды, под Гродной и на Пруте, попали в безвыходное положение. Петр понимал, что нельзя обращаться с солдатами как с пешками и нельзя требовать победы в обстановке стратегического отчаяния. Когда Карл XII забежал и отрезал в Гродне армию Меншикова, Петр воспрещает ему пытаться пробиваться, несмотря на численное превосходство, и указывает, воспользовавшись весенним ледоходом, который снесет мосты шведов через Неман, бежать с армией через польские земли на Волынь. На Пруте, припертый турками, Петр, не исчерпывая всех сил войск, не останавливается пред тем, чтобы купить великого визиря, и, заключив договор, уводит армию в Россию. Горький опыт Нарвы заставил Петра дорожить армией, а как отражается на сознании солдата уверенность, что им дорожат, что вожди не разменивают его жизни на жизни неприятельских солдат, что к его самопожертвованию обращаются лишь в действительно нужных случаях.

Сравните Полтаву хотя бы с Икскюлем: бой — “зело опасное дело”, вся наша армия собрана сзади, в укрепленном лагере; и укрепленный фронт редутов занят только 2 батальонами и драгунами; весь неотразимый первый удар шведов обрушивается на эту горсть наших войск и является ударом почти по воздуху. Прорвавшись через линию редутов, шведы вынуждены перестраиваться с поворотом на 90° против главных сил русских — а в это время 72 русских пушки начинают подготовку Петровской контратаки. Шведская армия уже заморена, расстроена, разорвана на несколько частей, когда наша армия выходит из укрепленного лагеря и бросается в контратаку. Победа полная и достигнута “малою кровью“, чем особенно гордится наш полководец и что к нему особенно привязывает сердца солдат. Если бы Петр Великий дал бы на линии редутов шведам возможность захватить всю нашу артиллерию, если бы для решительной контратаки не оставил бы в лагере только две дивизии, на глазах которых бежали бы наши главные силы, подставленные под первый удар шведов, Полтава была бы Икскюлем.

Если бы под Икскюлем мы оставили на берегу Двины только несколько сторожевых рот, а позади оставили огненный мешок, если бы 200.000 немецких снарядов, выпущенных за 5 часов до переправы, хлопали бы в пустом пространстве, а перешедшие через Двину немцы были бы встречены сосредоточенным огнем наших 250 орудий, на глазах наших свежих дивизий смешались в бесформенную массу и затем последовало бы вступление в бой наших главных сил, Икскюль был бы Полтавой, “зело опасное дело” было бы выиграно “малою кровью” и немного немцев спаслось бы за Двину...

Цель этих строчек — не сожаление о невозвратном прошлом. Что сделано, то сделано. Но под влиянием неудачи наших контратак, которые были обставлены так неудовлетворительно, что были обречены на верную неудачу, у нас явилось течение, отрицающее совершенно возможность для наших революционных войск вести контратаки и обрекающее их на пассивное сидение в окопах. Раз нет надежды на успешное маневрирование резерва, мы рассаживаем его вдоль Китайской стены, занимаем не только первую полосу, но и важнейшие части второй и третьей полосы. Являются в тыловых укреплениях заблаговременные “гарнизоны безопасности” на случай, если впереди сопротивление не будет оказано, и вся