– Кобылы не способны ничего решать, – провокационно сказал Виктор.

– Ценное замечание. Вы мне им очень помогли, – согласился преподаватель. – Кобылы действительно не способны решать, но не потому, что природой так заложено. Они попросту заняты другим: они в мыле несутся вперед, ничего не видя, кроме пути, который им указал возница, из-за шор на глазах, надетых им же. Они измучены долгим и тяжелым путем, но сами с комфортом везут своего возницу туда, куда ему нужно. По пути животные получат за свой труд пригоршню овса и будут определены на ночь в теплый хлев – но исключительно чтобы утром продолжить гонку. Куда – решает возница. Но стоит кобылам проявить волю, как они понесут, куда им надобно. Однако вернемся к человеку. Предположим, люди против кардинальных перемен и их устраивает путь, указанный возницей. Одни против по привычке, другие – по невежеству, третьи – из страха, четвертые – из-за личных интересов, которые вполне удовлетворяются существующим режимом. В сумме – жесткая сегрегация, разброд и шатание. Пока лагеря выясняют отношения между собой, они будут управляемы. Но стоит массам начать действовать сообща, они погребут под собой всякую власть. То есть?.. – подначил преподаватель, продолжая подсказывать: – Наше любимое… – протянул он, понизив тон и с интересом глядя на студентов.

– Divide et impera, разделяй и властвуй?

– Да! Но теперь я бы немного видоизменил это с поправкой на время: отвлекай и властвуй. Отвлекай чем угодно: трагедиями, радостями, болезнями, катастрофами, достижениями, опасностью, мифическими врагами. Чем угодно. Поэтому, возвращаясь к вашему замечанию, Арман, – он посмотрел на того с легкой насмешливой сосредоточенностью, – народ не решает тех вопросов, которые вы имели в виду, пока занят другими вопросами. Люди отвлечены и разобщены. И нужно понимать, что это их сознательный выбор. Это наш выбор, если угодно, молодой человек. Наш разум заполнен либо тем, за что мы получаем оплату, либо восторгами и сенсациями, которыми нас щедро снабжают. Мы способны с легкостью тратить свое время, глубоко окунаясь в потоки информации о тех, к кому не имеем ни малейшего отношения. Мы пропитаны суетным любопытством, и любая новинка способна нас отвлечь и погнать за очередной злобой дня, хотя эта злоба ничего, кроме желчи и уродства, дню не принесет. И непременное ежевечернее осознание того, на что был потрачен тот день, рождает одни лишь разочарования и жажду дня следующего. Он в мечтах будет наполнен смыслом, разумом и продуктивностью, но на деле становится отражением дня предыдущего. И все вместе складывается в череду таких дней. Крикливая и пустая недолговечность, изо дня в день составляющая пищу для умов масс, со временем атрофирует навык к глубокому чувствованию и размышлению, и все становится на бегу. Многое хватается от жадности и еще от естественного желания к самосовершенствованию. Но ничего из того, что мы нахватали, не углубляется и не познается даже до середины. Вскорости это познание уступает место другому в очередном марафоне, и только из-за того, что это нечто новое. Парадокс в том, что общество пресыщается даже тем, за что проливало кровь и за что отчаянно боролось, не жалея сил. Неважно, впрочем, добилось оно того или нет. Все порывы и чаяния вскоре утомляют, а по прошествии еще некоторого времени и вовсе начинают раздражать.

Арман хотел что-то произнести, но его опередила девушка с темными волосами:

– А большинство устраивает быть ведомыми! И всегда так было, разве нет?! Они… ну ладно, мы – мы все плывем по течению. Так что у меня вообще никакой жалости ко всем этим народным страданиям. Сами не особо-то и сучим ножками…

– Мысль не нова, – с усмешкой проговорил преподаватель, – но от этого не менее ценна. Еще Лев Толстой говорил, что насильническую власть составляем мы сами[59]. Со стороны может показаться, что во время так называемых революций мы жадно ищем свобод и требуем их от государства. А как свобода замаячит на горизонте – мы бежим от нее, ведь она требует не только инициативы, но и ответственности, к которой большинство не готовы. Поэтому проще передать другим управление собой, чтобы потом с них же и спрашивать за тщету и тяготы своей жизни. И тогда логично выходит, что все происходящее зависит исключительно от высокого начальства, но никак не от самого человека. Человек крайне мало верит в силу своих возможностей. И в свою свободу воли.

И преподаватель многозначительно посмотрел на Армана, сетовавшего на безвольное положение народа.

– Но вот безысходность ситуации: любой представитель того самого начальства, от которого якобы все зависит, думает ровно так же и про себя, перекладывая ответственность и инициативу еще выше.

– А на верхушке этой пирамиды сидит тот, кто больше всех не хочет ничего решать, – со скромной улыбкой продолжила девушка с темными волосами. – Он уже крут, всего добился, пусть теперь остальные…

– А кто тогда всей этой махиной управляет, если никто не берет на себя ответственность? Не случайность же? – сказал Виктор.

– Именно, – кивнул учитель.

– В смысле – случайность?!

– То, что мы теперь представляем как заранее составленную программу или выверенный план, лет двести назад было случайной цепью событий. На которые влияли совершенно нелепые факторы вроде погоды или дурного настроения какого-нибудь провинциального почтальона. Вполне возможно, и нашу сегодняшнюю возню через сотню лет кто-то назовет строгим и упорядоченным курсом. Но это лишь очередная пирамида власти, устроенная так же, как и остальные: те, кто на вершине, списывают провалы и неудачи на саботаж, на вредное влияние извне или на народную лень. А те, кто на нижних ярусах, обвиняют коррупцию наверху, невезение, законы и некомпетентность власти. Хотя и там и там есть все: лень, некомпетентность, коррупция, глупость, трусость, злой умысел, конечно, и даже простое невезение.

– Да и слава богу, что эту свободу, о которой так громко кричат, им никто не даст, – чуть растягивая слова, гнусаво проговорил сосед Армана.

Это был увалень, который вел себя так, будто ему ничего не было интересно. Чаще всего он просто дремал, откинувшись на стену, к которой примыкал последний ряд аудитории. Сейчас он говорил из такого же положения, лишь немного вскинув голову.

– Что ж, и это, к сожалению, тоже верно, – согласно кивнул преподаватель, – я имею в виду ваше довольство этим фактом. Несмотря на весь накопленный опыт, массы все еще не умеют жить равноудаленно от двух крайностей: анархии и деспотии. Но замечу, что даже при этой схеме возможен неплохой бытийный расклад, коль скоро та крохотная элитарная группа, которая ведет куда-то народные массы, будет в высшей степени одарена соответствующим характером и тем, что мы подразумеваем под высокой нравственностью.

Он хотел сказать еще что-то, но вдруг запнулся на собственной мысли, задумчиво затеребив уголок нижней губы. Он подошел к окну и снова бросил мимолетный взгляд на улицу, по привычке выискивая там что-то, помогающее ему структурировать внезапно рассыпавшуюся мысль.

– Нет, зайдем с другой стороны. Может ли власть, которая вроде как несет ответственность за благополучие миллионов, позволить себе быть подонками?

В аудитории захмыкали.

– Так чаще всего и бывает, – сказал кто-то.

– А почему народ это позволяет, имея численное преимущество?

– Но мы же уже выяснили – они боятся свободы, – проговорила девушка с темными волосами. – Они выбирают надзор и регулирование вместо свободы, потому что это снимает с них ответственность.

– Это такие, ну, торги, – высказалась Мария. – Меняем свободу на то, чтобы государство о нас заботилось. И тогда, если что, виновато государство. Всегда ведь кого-то надо, ну, обвинить, ответственность переложить. Мама с папой велели не в тот институт поступать, куда хотелось, или, там, муж посоветовал уволиться, а потом хоп – и кризис, или подруга посоветовала развестись, короче, виноватый всегда найдется, только не мы сами.

– Так а чё тебя не устраивает, все правильно, – загнусавил студент рядом с Арманом, – государство реально должно заботиться о людях, мы налоги платим – ну так и давайте. Мама с папой тоже за ребенка отвечают.

– Но государство-то ведет нечестную игру! – девушка с темными волосами обернулась назад. – Народ ему отдает свободу, государство эту свободу пожирает, а качеством жизни не занимается. Как будто ты этого не видишь? Поэтому торги нечестные и игра