я перебрал и вел себя совершенно неподоба…

– Ты грязная красная мразь, Хуббер, – так же тихо, но внятно проговорил я, глядя ему прямо в глаза.

Выражение его лица не изменилось, нужно было отдать ему должное, владел он собой прекрасно. Лишь приглядевшись очень внимательно, можно было заметить, как напряглись мышцы на его шее.

– Я не понимаю… – он не договорил и осекся.

Я покачал головой, развернулся и пошел прочь.

Я приник лбом к пыльной стене барака, пытаясь унять душившую меня ненависть. Голова раскалывалась, мысли путались. Сделав несколько вдохов, я прошел вперед и остановился перед дверью. Внутри было пусто: все были на работах. Я собирался двинуться дальше, но заметил тень, мелькнувшую в дальнем углу. Кто-то исчез за дверью, ведущей в сортир. Пытаясь совладать с гневным жаром в голове, я пошел туда. Приблизившись, я вдохнул побольше воздуха и ногой раскрыл дверь. Моему взору предстала отвратительная картина. Посреди рядов вонючих сортирных дыр на четвереньках стояла голая женщина. Сзади ее остервенело имел один из охранников. Крепко держа женщину за поясницу, он шумно бился о ее ягодицы. Двое других ждали своей очереди, еще один, очевидно, только закончил. Тяжело дыша, он натягивал штаны. Он же первый и заметил меня. Глаза его испуганно расширились, он молча вытянулся в струну.

– Что здесь происходит? – в бешенстве проорал я, хотя и так прекрасно видел, что происходило.

Охранник, насиловавший женщину, замер и, не выходя из нее, в растерянном ужасе посмотрел на меня снизу вверх. Все молчали. Я перевел взгляд на женщину: она даже не обернулась, продолжала все так же безучастно смотреть перед собой, упираясь руками в грязный пол. Наконец охранник догадался отстраниться от нее и спешно натянул штаны.

– Простите… мы…

– Еврейка? – едва сдерживая ярость, перебил я.

Мне никто не ответил.

– Осквернение расы?! – снова исступленно заорал я.

– Нет-нет, – наконец замотал головой один из парней.

В углу валялась скомканная одежда узницы. Я кивнул на нее. Стоявший ближе всех тут же подхватил одежду и подал ее мне. Я брезгливо развернул. На робу был нашит черный винкель[58].

– Пошли вон, – уже спокойнее проговорил я.

Охранники торопливо выскочили. Я посмотрел на женщину. Она не изменила положения. По-прежнему стояла на четвереньках, безразлично глядя перед собой. Ее темные волосы отросли длиннее положенного и торчали грубым ежиком, губы вспухли от того, что она изо всей силы сжимала их собственными зубами, на неожиданно широких бедрах расплывались свежие синяки, но самое главное – груди: они безвольно свисали, как два тяжелых спелых плода, налитых и полных соков. Давно я не видел такой большой груди, даже у Алисы. Очевидно, свежая, недавно в лагере. И не еврейка.

– Одевайся, – я бросил к ее ногам одежду, – можешь идти.

Она повернула голову и посмотрела на меня пустым взглядом, затем осмотрелась. Казалось, она только сейчас заметила, что охранники ушли.

Она взяла одежду и, придерживаясь за зловонный выступ с сортирными дырами, встала. Грудь ее колыхнулась. Мне нестерпимо захотелось дотронуться до этих плодов, узнать, каковы они, такие огромные, на ощупь. Я чуть слышно сглотнул, кажется, она заметила. Не говоря ни слова, она уронила свою робу, подошла ко мне и развернулась. Я схватил ее за шею, грубо притулил к стене и заставил нагнуться. Быстро расстегнул штаны, брезгливо раздвинул ей ягодицы и вошел. Одной рукой я продолжал держать ее за шею, другой грубо мял грудь. С каждым толчком она ударялась лбом о стену, но мне было плевать. Я сделал еще пару движений и почувствовал, что пора. Резко вышел и, развернувшись, кончил в сортир, смешав свою сперму с дерьмом Биркенау.

Оправившись, я оттолкнул женщину, которая теперь начала вызывать отвращение. Развернулся и пошел прочь из барака. Ублюдок Хуббер…

1 ноября 202… Лекция № 5

Преподаватель опаздывал. Вся группа была уже на месте и с нетерпением поглядывала на дверь. Это было первое занятие после его больничного, продлившегося почти месяц. Наконец он появился. Как ни в чем не бывало, жуя на ходу шоколад, он прошел к своему столу и бросил на него кожаный портфель. Доел шоколадный батончик, прицельно запустил смятую обертку в мусорную корзину и только после этого довольным взглядом окинул студентов.

– Салют!

Доставая записи из портфеля, он насмешливо проговорил:

– На кой черт я закинулся этой промышленной сахарной отравой, когда был вполне сыт? – Он сокрушенно покачал головой, будто испытывал вину за неблаговидный поступок. – Мы явно скатились до уровня, когда удовлетворение постоянно растущих потребностей и избыточных желаний стало поводком, на котором нас держат все эти концерны и компании. Избыточных желаний, – еще раз подчеркнул он.

– Так было всегда, – проговорила Агата, стараясь сдержать смех.

Он посмотрел на нее, и его лоб разгладился. В глазах появился интерес, как было всегда, когда он нащупывал некую любопытную мысль, которую можно было развить в занятный монолог.

– Думаю, вы правы. Насущные потребности – вот что управляет судьбой нации, как бы нелепо это ни звучало.

Он вскинул указательный палец и стал покачивать им в такт своим словам, словно это помогало ему выуживать их в нужном порядке и собирать из них правильно оформленные мысли. Говорил он медленно, будто все это диктовалось кому-то под запись:

– Если государство создает условия, при которых массы сами в состоянии обеспечить себе удовлетворение этих потребностей, то такое государство – успешное. И тогда задача государственных учреждений… хм… их задача… – он снова на секунду замялся, будто наткнулся на кочку, но тут же перескочил ее, – попросту не мешать. Не создавать условия, при которых невозможно обеспечить собственное благосостояние. Кажется, нет ничего проще. Но и с этой задачей, выходит, не всегда справляются, как мы выяснили на прошлом занятии. – Преподаватель скользнул задумчивым взглядом по Арману. – Военные конфликты, коррупция, скрытая диктатура, которая ведет к ущемлению прав и свобод, усиление силовых структур из-за страха власти потерять бразды правления – все это сценарии, при которых массы не всегда способны самостоятельно и успешно заниматься своим благосостоянием. Но чем больше они скатываются в недовольство, тем выше уровень деспотизма власти, поскольку деспотизм этот напрямую зависит от ее же страха. Глупо думать, что усиление силового режима способно привести к порядку и стабильности на долгий срок. Это только грубое лечение организма жаропонижающими, которые не лечат, но загоняют болезнь глубоко внутрь. Там она постепенно перекинется и на другие органы и рано или поздно поразит всю систему целиком. А затем все равно вырвется наружу уже вместе с безобразными патологиями.

Преподаватель продолжал увлеченно играть в свой словесный конструктор.

– И в этот момент что? Мы уже как-то упоминали это примечательное явление. Ну же, смелее! – подначил он.

– Революция? – тут же проговорила Агата.

– Именно. Это мгновение рождения революции! В этот момент любой может овладеть обществом, которое ждет перемен, и повести его за собой. Закономерный вопрос: что стало причиной?

Преподаватель привычно сложил руки на груди и присел на край стола.

– Глупость власти?

– Еще.

– Трусость власти?

– Жадность правительства?

– Стадное чувство у толпы?

– Избыточные потребности? И желание удовлетворять их?

На каждый ответ преподаватель кивал.

– Вы называли пороки не только властей, но и народа, то есть обеих сторон, и это отлично, – наконец произнес он. – Значит, вы уловили главное: эгоизм и болезненное желание удовлетворять свои избыточные потребности присущи обеим сторонам. Этот вопрос чаще обсуждается почему-то в области религии: почему человек столь ненасытное создание? Итак, почему чем больше ты получаешь, Агата, тем больше желаешь? Ведь по логике удовлетворение потребностей должно постепенно снижать эти самые потребности, пока все они не будут удовлетворены. Но все наоборот: чем больше удовлетворяются потребности, тем более они растут. И наша жизнь становится борьбой за блага, многие из которых нам не нужны и даже вредны.

У кого-то в аудитории зазвонил телефон. Пока студент спешно лез в рюкзак, чтобы выключить его, преподаватель продолжал ходить вдоль первого ряда, не обращая внимания