«Смерть от голода или смерть в неравном бою?» – Я сжал рукоять керчетты.

– Говорил же, – донесся до нас разговор передней тройки бойцов, – нехер яйцы мять.

– Ну, говорил, – соглашался грузный силуэт впереди колонны. Тени от факела падали так, что я не видел лиц.

Его собеседник снова взвился, размахивая рукой, в которой держал поводья.

– И был прав! Куды теперь нам: шо в яму, шо в пропасть. На кого мы пашем, а, Хвор?

– Ну, был прав, – прохладно ответил собеседник.

Я услышал знакомый звук. Рут уже нацелился арбалетом во врагов. И плавно повел им в воздухе, рисуя черту по ходу движения. Первым он выбрал низкого паренька с луком.

– …сталбыть, ни себе, ни милордам. Куда годится? – причитал тот же голос, но уже дальше. Колонна растянулась от самого поворота до нашей ловушки.

Рут так и не стрелял. Я и сам ждал, прислушиваясь. Первая стрела, первый крик, первая смерть – лучший сигнал. Не терпелось только Амилу – и то я мог бы поспорить, что ему хотелось рвануть прочь, а не в гущу битвы.

Я насчитал семерых стрелков только на ближнем отрезке дороги. Что, если хотя бы двое из наших промахнутся? Как много даст нам покров ночи?

Надо было выпросить у сержанта больше людей.

– Факелы к земле, – рявкнул кто-то из колонны. – Тут!..

Ряды врага засуетились.

– Засада? – то ли спрашивал, то ли утверждал паренек у упряжи. – Заса… х-х!

Наши выстрелили разом. Падали факелы из рук, а вместе с ними – мертвые тела.

– Засада, мать ее!

– Кто?!

Я ринулся к дороге, выбрав ближайшего лучника. И думал, как, должно быть, глупо кричать такие вещи в ночи. Впрочем, что бы я кричал, оказавшись в западне? Может, еще большую нелепость.

– С-су… – начал ближний стрелок, распахнув глаза. Он только что отпустил тетиву.

Наши взгляды встретились. Я прикрывал щитом тело и оружие. А когда керчетта высунулась вперед, ее не успели заметить. Клинок вошел в стеганку, как булавка в жука.

– Ах-хр-рх…

С пробитым легким люди не кричали – так, хрипели. И уж точно не могли стрелять. Я вытащил клинок из тела, сбросив лучника в корчах к ногам. Отступил вправо, разминулся с дубинкой.

– Гасите, гасите!

Хлысть! Стрела вошла в кого-то за моей спиной и стало совсем темно. Факел упал на землю, слева закричал человек. Глаза не сразу привыкли к мраку.

Вся земля блестела от крови.

– Бен, отступай! Слышишь, Бен!

– М-мать!

– Ну, сучий ты по… кх-кха…

Я озирался по сторонам, не отличая наших от чужих. А когда отличил, стало поздно. В трех копьях от меня зарядили лук. Кончик стрелы выбрал мою сторону.

И плохая стрела пробивала плохой щит. Особенно если стрелять с пятнадцати шагов и из такого славного лука…

– Свои, свои! – закричал я, подняв руку с мечом.

Враг замешкался – чуть отвел лук в сторону. Посмотрел на мои ножны, навел стрелу обратно. За его затылком пронеслась тень – хрясь! – стрела полетела в меня. Я дернулся влево.

Снаряд разминулся с моим плечом на самую малость. Тело лучника упало на землю. Я обернулся: древко с оперением торчало из ели. И тут же на меня напали с правого бока.

– Пошли прочь! – Брызнула слюна мне на шлем.

Ободом щита я увел выпад. Снова стемнело – какой-то идиот размахивал факелом и что-то кричал.

– С наших… – ревел враг, а я не видел его лица.

Железо выбило искру – керчетта столкнулась с топором. Волна боли прошла по запястью. Снова стало светлее. Я отскочил влево.

– …земель! – рявкнуло перекошенное от злобы лицо какого-то воснийца.

– Лэйн!

Я прикрылся щитом, отступая. Рука еле поднималась. Не только от боли: я смертельно устал.

– Здесь! – крикнул я в темноту, сам не зная, призвал беду или помощь.

Со стороны леса снова замерцал огонь. Я увидел приятеля с Керехом.

– Держи его так, я прицелюсь! – крикнул Рут. Я замешкался: будь в его арбалете хотя бы одна стрела, он бы уже…

Враг отскочил от меня, обернулся. Нелепо нырнул в сторону, уклоняясь от снаряда. Снаряда, которого не было.

– Ах ты мра… – взял он курс на моего приятеля.

Я пропорол врага мечом со спины. Дзынь! Мою руку толкнуло в сторону – враг отмахнулся топором. Он развернулся ко мне так ловко, будто не заметил клинка в потрохах. Керчетта чуть не выскользнула из пальцев, и я споткнулся, пытаясь зайти за спину врага, удержать меч.

– А-а-арх! – надрывался умирающий. И подыхал слишком долго, а боролся – слишком резво.

Я повернул меч в его ране, отчего крик перешел в страшный вой. Мы крутились у края дороги, словно псы в драке. Я пытался вытащить меч и боялся разжать пальцы, а ублюдок лягался, молотил обухом наугад, оставляя мне синяки и ушибы.

На манеже все было куда проще.

– Про-очь! – орал удивительно стойкий восниец. – Гха-а! Ур-рою!

Враг кричал так громко, что я не услышал шагов за моей спиной. Что-то брызнуло мне на затылок. Я отпустил керчетту, и враг наконец-то рухнул на четвереньки. Обернувшись, я увидел еще одного – по счастью, уже мертвого. Его прикончил Керех. Кажется, молчун даже не вспотел – только стоял на обочине, весь забрызганный кровью, как мясник. И улыбался. И смотрел на меня добрыми блестящими глазами.

А потом все снова пропало. Чертова темень. Кровь. Мне за шиворот попала чужая кровь?

– Шевелись, дохляк! – Меня отпихнули в сторону.

Я подошел к керчетте и ухватил ее за рукоять. Враг, нанизанный на клинок, все еще трепыхался, бормотал что-то в воснийскую грязь:

– Мать… солн…

Когда я управился с мечом, молитва оборвалась.

– Лови, лови проныру! – орали откуда-то слева.

– Уходит! Брать живыми…

– Кого?

– Да кого угодно!

В этой темени еще продолжали стрелять. Я вжался спиной между деревьями, уставши хуже вола. Так и стоял, тяжело дыша, пока наши перекрикивались в темноте, кого-то загоняли.

Хаос. Как вообще кем-то можно управлять в битве? Я не слышал и самого себя.

Черные кроны, серое небо, паутина туч. Пятна, всполохи огня вдали, тлеющий факел на дороге и мокрый мешок. Нет, чье-то тело. Много тел.

Перед глазами плыло. Голод и воснийские холода и правда сделали из меня дохляка и неженку.

– Дьявол, – прошептал я, пытаясь перевести дух.

Один за другим на дороге появлялись огни. В оранжевом мерцании я узнавал солдатские лица. Все наши.

– Победили? – спросил я еле слышно. Неудивительно, что никто не отвечал.

На дороге у телеги мучился старик. Он упрямо держал свои потроха, показавшиеся из брюха, будто надеялся,