– Вторую я подниму за твой успех, так как мы не выпили внутри замка, припоминаешь? То-то же!

К горлу подступила горечь. Я остановил коня, спешился и быстрым шагом добрался до ближайшего дерева.

– Э-э, все в порядке? – Рут остановил кобылу. – В голову напекло?

Добравшись до дуба, я уперся ладонью в шершавую кору. Склонился вперед, чтобы не запачкать обувь. Подождал. Ни черта не менялось. Я прикрыл глаза и с трудом ответил:

– Нет, просто…

Тошнота не уходила. Я глубоко дышал и в какой-то миг уперся лбом в дерево.

«Ненавижу чертовы дубы».

– Это от голода, приятель, – надоедал Рут. – Бывало мне паршиво с дороги, как сейчас помню: лес, пасмурно, а в желудке – ни глотка сидра…

От одной мысли о еде становилось дурно. Тошнота в Криге заканчивалась рвотой под стенами, а в Волоке меня вывернуло за столом. От сегодняшней тошноты не было никакого спасения. Я медленно вернулся к коню и отпил из фляги. Легче не стало. Все вызывало отвращение: колея и грязь, птицы в бору, свежий воздух, земли Волока, болтливый Рут. И даже я сам.

– Кстати, про вдов. – Когда мы вновь двинулись по дороге, приятель заговорил: – Уверен, о твоих успехах вполне наслышаны в Оксоле. Уж не думаешь ли ты, что этот хлыщ, Эним, просто так дал бы тебе сотню? Не-ет, мой друг, кое-кто явно замолвил словечко за первого мечника. Сечешь?

Ехал рядом, сытый и пьяный, издевался. Ничего не говорил прямо.

– Мгм, – я все еще боролся с тошнотой. – Первого мечника, палача и растлителя. Лжеца и труса, отдавшего свою награду другому хлыщу, которого и не было при штурме…

– Небеса и горы, я же вовсе не о том, приятель!

Возможно, остаться на острове не было такой уж плохой идеей. Может, отец с матерью знали обо мне куда больше, чем казалось. Я поморщился и добавил:

– Некоторым людям не стоит выбираться из клетки.

Рут поперхнулся, постучал себя по груди. Потом нелепо улыбнулся и покачал головой:

– Знаешь, я, конечно, пьянчуга и трепло последнее, но многое повидал. Похоронил матушку, вечного блаженства ей там, куда бы она ни попала. Убивал хороших людей и плохих. – Приятель прервался на короткий миг, затем уточнил: – И даже тех, с кем до сих пор не прояснилось, кто из нас был мерзавцем. Но! – Рут поднял палец к небу. – За целую жизнь я ни разу не повстречал того, кто в клетке бы сделался лучше.

Я промолчал. Что бы сказали матушка или мой отец, палач с острова? Был бы Финиам жив, как бы он посмотрел на меня теперь? Я убрался от всех как можно дальше. Уходил, не прощаясь. Что толку? Молчание не смывает с человека грязь.

«И уж тем более не стирает память».

Из-за холма показалась каменная арка – серый свод, за которым плескалось небо. Голубая бездна – точно спящее море, перевернутое с ног на голову. Штиль, ни одного корабля. В такой воде и утонуть не страшно.

Желтый огонек идеальной формы поднимался над горизонтом, резал глаза. Я поднял руку выше лица, отогнул два пальца, приставил их к полосе между синим и серым.

– Глянь, а ведь и правда.

Рут прочистил горло и зевнул.

– Чего?..

Я остановил коня и привстал в стременах, приложив руку ко лбу, но все еще жмурился от ярких лучей.

– Мы зашли с востока, так? – Я обернулся к другому концу дороги. – Не обманул нас Бато, старый осел. – Пыль перестала скрипеть под копытами кобылы Рута. – Видишь? Солнце попадает прямо в свод.

Я повел пальцем к арке. Яркое пятно рыжело, подкрашивая редкие облака. Прогоняло тени. Дюйм за дюймом оно двигалось навстречу судьбе.

– Святая Матерь и ее коленки, – Рут даже отложил флягу.

Мы смотрели, как солнце угодило в серую арку, задержалось в ней на пару мгновений и высвободилось, отправившись в путь по небосклону. Свободное, одинокое, чистое.

Вдали, за темным и беспокойным лесом, нас ждал Оксол.