– Сказать честно? Я не совсем понимаю, как это работает. Но они сделают все необходимое для тебя и ребенка.

– Ты многого не знаешь, не так ли? Когда ты станешь настоящим врачом?

– В апреле у меня будут выпускные экзамены и, если я их сдам, в августе меня допустят до палат.

– Это чертовски скоро, учитывая, что ты ничего не знаешь.

Я смеюсь.

– Ну прямо сняла с языка. А чем ты занимаешься, Зойи?

– Случайные смены в пабе. Не здесь. Я уже некоторое время живу в западной части страны. Но когда я стала слишком большой, чтобы стоять, я вернулась в Брайтон.

– Ты все еще с отцом ребенка?

Она таращится на меня, и я надеюсь, что она не собирается жаловаться на то, что я задаю неуместные вопросы.

– Ну да. Он только что выскочил за шампанским и самым большим букетом красных роз, который ты когда-либо видел.

Ее голос преображается, и я улыбаюсь.

– Удивительно. Ты говоришь, как член королевской семьи.

– Да, я хотела быть актрисой. Я могу менять голос. Могу сыграть шотландских наркоманов или валлийских наркоманов из Уэ-эльса-а или американских наркоманов из группы поддержки… – она резко замолкает и смотрит вниз, на свое тело.

– Да ладно тебе, Зойи. Возможно, это станет для тебя новым началом. Я уверен, что больница могла бы помочь тебе пройти реабилитационную программу.

– Я не хочу этого. Ничего из этого. Я не хочу рожать ребенка!

Мгновенно она оказывается на грани слез. Я вспоминаю свои лекции по акушерству: она на гормональных американских горках. Может быть, ей нужно, чтобы я держал ее за руку, пока она катается на них.

– Ты не собиралась забеременеть?

Она хмурится – это лучше, чем слезы.

– Я не думала, что все будет так.

Что-то в ее тоне заставляет меня задуматься, что когда-то она действительно хотела этого ребенка.

– Расскажи мне, что случилось, Зойи. Только если ты этого хочешь, конечно.

К моему удивлению, она рассказывает. Был парень, который ей нравился, немного моложе ее. Добрее и куда менее испорченный, чем большинство наркоманов, с которыми она тусовалась. Ну или она так думала. Так что да, возможно, поначалу она не слишком расстраивалась из-за того, что забеременела.

– Я была в шоке – после всего дерьма, которое я сделала со своим телом. Когда я узнала об этом, сразу перестала употреблять – впервые появилась веская причина. Но потом…

Я жду, не зная, остановилась она из-за физической боли или из-за печали.

– Что изменилось, Зойи?

Она вздыхает.

– Когда я рассказала отцу ребенка, он взбесился. Он сказал мне… ну, вещи, которые заставили меня понять, что все это чертовски обречено. Он даже заплатил за аборт, но в последнюю минуту я сбежала. Я хотела быть правильной, вот только оказалась слишком слабой. Снова начала употреблять. В основном курить. Я ненавижу иглы, – она смотрит на катетер в своей руке. – Я просто хочу выбраться отсюда… – ее лицо искажается.

Ей нужен кто-то, кто любит ее, а не косноязычный студент вроде меня. Но я – это все, что у нее сейчас есть.

– Даже если ты не хочешь этого ребенка сейчас, ты ведь сделаешь для него все возможное, так? – я вспоминаю, что она не знает, что это мальчик. – Для него или для нее.

– Я уже все испортила. Бедняжка станет инвалидом и наркоманом, и все из-за меня.

Она снова начинает волноваться, и акушерки не будут впечатлены, если она бросится бежать прямо с катетером в сгибе руки в тот момент, пока я пытаюсь ее успокоить.

– Послушай, я еще не врач. Ты можешь рассказать мне или спросить меня о чем угодно. Я обещаю, что буду абсолютно честен с тобой.

Она насторожена.

– Что, если с отцом ребенка что-то не так?

– Он тоже принимал наркотики?

Зойи качает головой.

– Нет. Он очистился. Во всяком случае, чище меня. Я имею в виду кое-что в его крови. Его гены.

– О-о! – на прошлой неделе я повторял генетические заболевания. – Ну, мы можем унаследовать болезни или черты характера от любого из родителей. Но даже с очень серьезными заболеваниями можно справиться, если мы узнаем об этом на ранней стадии, в идеале с рождения.

Зойи молчит.

– Это то, что тебя беспокоит? Поговори со мной, Зойи.

Но я уже потерял контакт с ней из-за ее воспоминаний или ее страхов. Она начинает теребить постельное белье, и, когда она приподнимает простыню, оказывается, что ее постель пропитана влагой. Зойи смотрит на прозрачную жидкость и начинает рыдать.

– Все в порядке, Зойи. Это просто воды отходят. Я думаю, что сейчас все может произойти. Я просто пойду и позову акушерку.

Она хватает меня за руку и не отпускает.

– Не оставляй меня одну!

Акушерка рассердится, если я не пойду за ней прямо сейчас. Но на этот раз я не хочу поступать правильно. Я сажусь обратно, хватаю Зойи за руку и нажимаю кнопку вызова.

– Обещаю тебе, я никуда не уйду.

В течение следующих девятнадцати часов случаются моменты, когда я сожалею о том, что дал это обещание Зойи, но в основном я сосредоточен на ней и ее боли.

Ей кто-то нужен. Это мог быть кто угодно. На сегодня это я.

Она ругается, и ее пальцы оставляют синяки на моей руке. Я убеждаю ее, что она справится, даже когда у меня самого есть сомнения. Я спрашиваю ее каждые несколько часов, уверена ли она, что я никому не могу позвонить – другу, члену семьи, отцу ее ребенка.

Она ругается еще больше.

В перерывах между схватками мы ходим взад и вперед перед родильным отделением, и я выполняю свое другое обещание: честно отвечать на все вопросы. Она использует это против меня, как будто мы играем в одностороннюю игру в бутылочку.

Со сколькими людьми у тебя был секс?

С одним.

Вау. Сколько раз в неделю ты сейчас занимаешься этим со своей девушкой?

Один раз (не совсем правда, но я оправдываю это, говоря себе, что я округляю).

Она любовь всей твоей жизни?

Да.

А ты ее любовь?

Я колеблюсь.

– Этот вопрос лучше задать ей.

Зойи кивает.

– Она тоже врач?

– Нет. Вернее, пока нет. Она работает в службе «Скорой помощи», но…

– Ар-р-р! Началось… снова…

Акушерка осматривает Зойи, но когда она спрашивает меня, не хочу ли я взглянуть, я чувствую себя странно, словно должен пересечь невидимый барьер от студента-наблюдателя до партнера по родам.

– Валяй, – говорит Зойи. – После того, как я тут материлась и царапалась, у тебя есть шанс получить с меня хоть что-то полезное.

– Я не эксперт, но думаю, что уже скоро, – произношу я, глядя на акушерку в поисках подтверждения.

Она кивает в знак согласия.

– Ага. Зойи, из-за того, что ребенок родится немного раньше, здесь может стать довольно тесно. Возможно, студент лишний в этой палате?

– Тим никуда не уйдет. Теперь он нужен мне до самого конца.

Комната действительно начинает заполняться, пока я не остаюсь единственным, кто сосредоточен на лице Зойи. Это еще больше пугает, потому что я не вижу сам процесс родов.

– Ребенок вот-вот покажется, Зойи, просто собери всю свою энергию, чтобы ты могла тужиться изо всех сил, когда я скажу. Все в порядке?

Я держу Зойи за руку и улыбаюсь ей, не позволяя себе отвести взгляд, пока она вкладывает все свои силы в потуги.

– Ты потрясающая, Зойи, – шепчу я, и это правда.

Один раз она вскрикивает, и акушерка говорит:

– Я вижу головку ребенка, так что подожди… Последний рывок, прямо сейчас, милая, давай… и все, вот и малыш… это мальчик, Зойи, твой маленький мальчик, и он красавец!

Мы все ждем момента, который будет означать, что все в порядке: момента, когда ребенок наберет в грудь воздух и издаст свой первый крик. Я не прерываю зрительный контакт даже сейчас, хотя это занимает так много времени…

– Мы только что перерезали пуповину, Зойи, и бригада осматривает твоего ребенка. Ты отлично справилась!

Я слышу напряженность в их голосах и улавливаю странное слово, значения которого, надеюсь, Зойи не понимает.

– Почему он не кричит? – глаза Зойи широко раскрыты от боли, шока и страха, и мне требуются все силы, какие только