бледного лица.

– Мне уже не так больно, спасибо, – ее голос удивляет: спокойный и без акцента. Ее руки – одна с катетером-канюлей – лежат на коленях.

– Хорошо. Мы считаем, что Зойи находится на тридцать пятой неделе беременности, хотя ее… образ жизни означает, что мы не можем полностью полагаться на размер новорожденного для оценки срока беременности. Есть какие-нибудь соображения по поводу плана лечения?

Лора поднимает руку, и когда консультант кивает ей, она отвечает:

– Инъекции кортикостероидов – это само собой разумеющееся. Попытаться провести токолиз, чтобы узнать, сможем ли мы избежать преждевременных родов. Но как убедиться, что медикаментозное лечение не противопоказано пациентке, злоупотребляющей психоактивными веществами?[59]

Молодая женщина смотрит в пол и краснеет еще больше. Злоупотребление психоактивными веществами. Это так очевидно. Изможденный внешний вид, высыпания, отсутствие дородового ухода.

Консультант кивает.

– Пока токолиз, похоже, работает, и у нас есть второй кортикостероид, который должен быть назначен около двух часов дня. Сердцебиение плода нормальное и постоянно контролируется. Мы проведем повторный обзор завтра утром. Ты изо всех сил постараешься оставаться милой и расслабленной, Зойи, хорошо? Если повезет, мы сможем сохранить твоего ребенка в целости и сохранности до 2005 года.

Мы покидаем палату и уходим за пределы слышимости. Консультант останавливается и говорит:

– Социальные службы в курсе. Если у нее снова начнутся схватки, мы, вероятно, позволим родам продолжиться: помимо всего прочего, в отделении интенсивной терапии на данный момент есть место, и это весьма кстати, поскольку ему – это мальчик, но она пока не знает – почти наверняка потребуется лечение от синдрома абстиненции новорожденных. Кто-нибудь из вас знает вероятные симптомы?

Снова вступает Лора:

– Дрожь, неконтролируемый плач и раздражительность. Потоотделение. Похоже на симптомы абстиненции у взрослых.

– Однако у новорожденных это гораздо более неприятно видеть и слышать, и симптомы могут длиться несколько месяцев, – консультант качает головой. – Глупая девчонка. Если бы она обратилась за помощью, мы бы дали ей бупренорфин, чтобы сократить продолжительность НАС. Типичный эгоизм наркомана.[60]

Интересно, почувствовал бы он то же самое по отношению ко мне и к любому из его коллег, которые, возможно, сами употребляют наркотики, чтобы пережить день. Но нет, мы другие. Удивительно, как врачи могут ставить себя выше остальной человеческой расы, когда им это выгодно.

– Ей разрешат забрать ребенка? – интересуюсь я.

– Вы бы оставили младенца на попечение человека, который явно не в состоянии даже о себе позаботиться? – консультант качает головой. – Думаю, такое решение мог бы принять только очень храбрый социальный работник.

Я боялся курса по акушерству и гинекологии, но, к моему удивлению, он мне нравится, потому что здесь есть надежда и моменты настоящей радости. Дети не судят. Если удается понять их потребности и удовлетворить их, они реагируют с невероятной скоростью. И роженицы безумно прямолинейны.

Мне помогает Woolworth. Я разработал собственный безотказный метод преодоления своей замкнутости, когда прихожу на новую работу: я покупаю любые шоколадные конфеты, которые есть в специальном предложении – коробку конфет из темного шоколада и коробку конфет из молочного, – и в первый день несу их прямо на пост медсестер. Я также считаю важным запоминать предпочтения в чае или кофе всех тех, с кем я работаю. Когда я чувствую себя лишней деталью, я ставлю чайник и раздаю напитки, как застенчивый ребенок на вечеринке. Если я действительно в чем-то напортачил, я иду к соответствующей кофемашине в столовой и возвращаюсь нагруженный капучино и мокко.

Когда обход палат закончен, Лора следует за мной на кухню.

– Не могу поверить, что эта глупая девчонка не попыталась провести детоксикацию, как только поняла, что беременна, – говорит она, пока я выстраиваю в ряд семь кружек и добавляю необходимые пакетики чая или ложки сероватых гранул растворимого кофе. Лоре лучше не посягать на присвоение этих привилегий.

– Откуда ты знаешь, что она не пыталась?

– Любая бы постаралась как следует, не так ли, если бы была беременна?

Лора ожесточилась с тех пор, как мы поступили в медицинский колледж. Все стали жестче, кроме меня. Я пошел другим путем. Вещи, которые вообще не повлияли бы на меня и которые я едва заметил бы раньше, теперь поселяются в моей голове. Когда я пытаюсь вспомнить, то не нахожу слов. Вместо этого я вижу лица пациентов, страдающих от боли, пациентов, которые умерли.

Одна из акушерок высовывает голову из-за двери.

– Кому из вас двоих нужен пациент со сложными потребностями для вашего учебного портфолио?

Лора пожимает плечами.

– У меня уже записано целых два.

– Значит, ты, Тимми? Девушка в третьем отсеке угрожает уйти. Посиди с ней и убедись, что она этого не сделает.

Я смотрю на ряд чаев.

– Ей можно пить и принимать пищу?

– Да, чай мог бы заставить ее замолчать на некоторое время.

Я выхожу вслед за ней.

Голос Зойи эхом разносится по коридору.

– Кто-нибудь видел мои туфли? Неужели какой-то ублюдок украл их? – ее речь звучит гораздо менее приятно, чем в разговоре с консультантом.

Я протискиваюсь плечом сквозь щель в занавесках, держа по кружке в каждой руке.

– Я поищу твои туфли через минуту, Зойи. Не хочешь сначала выпить кофе или чай? У меня есть и то и другое.

Она смотрит с подозрением.

– Ты вообще кто?

– Привет. Я Тим. Я студент-медик.

– Не получится у тебя посмотреть, как я рожаю этого ребенка.

Я пожимаю плечами.

– Это справедливо. Однако предложение чего-нибудь выпить все еще в силе.

– Чай. Потом я уйду отсюда.

Я указываю на стул рядом с ее кроватью.

– Могу я спрятаться здесь с тобой ненадолго? Иначе акушерки заставят меня выносить судна.

– Они выглядят как настоящие сучки.

– На самом деле они действительно хорошо относятся к пациентам. Просто студенты-медики занимают самое низкое место в иерархии во всей больнице.

– Ниже, чем наркоманское отребье?

Я не знаю, как ответить: это то, чему нас не обучают. Я потягиваю свой кофе и размышляю, что я напишу об этой встрече. Мы должны вести учет сложных случаев и анализировать то, что узнали.

Я в основном узнаю́, что не умею вести светскую беседу.

Я оглядываю занавешенное пространство в поисках чего-нибудь, за что можно было бы зацепиться. Обычно на прикроватном столике что-то лежит: или записка «Выздоравливай!», или открытка от семьи «Поздравляем!», или книжка с кроссвордами, в которую можно погрузиться. У Зойи здесь нет никаких личных вещей. Ее тело предлагает единственные очевидные темы для разговора: как давно ты начала употреблять тяжелые наркотики? Ты причиняла себе вред в последнее время? О чем, черт возьми, ты думала, когда забеременела?

Даже я знаю, что все это не считается светской беседой.

– И что же самое ужасное ты видел с тех пор, как начал учиться на врача?

Я улыбаюсь. Почему люди все время спрашивают меня об этом?

– Ты действительно хочешь знать?

– У меня крепкий желудок.

– В прошлом году я ездил в Индию, посетил несколько клиник. В одной был мужчина с гангреной ноги. Когда медсестра сняла повязку, там оказалось больше личинок, чем плоти.

Она явно не впечатлена.

– И это все?! Я видела подобное на улицах, в этом нет ничего особенного. Я надеялась на арбалет, пронзивший чью-нибудь грудь. Или, может быть, кто-то с фейерверком в заднице.

– Велосипедный насос подойдет?

Она смеется.

– Ты пробовал накачать им пациента, чтобы тот лопнул?

– Было бы заманчиво. Возможно, это помешало бы ему в другой раз повторить свою глупость.

Лицо Зойи меняется.

– Значит, ты принимал роды?

– Сам – нет, но с тех пор, как я здесь, три раза присутствовал.

Ее руки сжимают кружку так сильно, что костяшки пальцев белеют.

– И эти роды не входят в список самых ужасных событий? – она встречается со мной глазами, затем отводит взгляд.

Она все еще напугана. Конечно, так оно и есть.

– Это может выглядеть хаотично, но… – я пытаюсь придумать, как успокоить ее, не солгав о том, что ждет впереди. – Это продуктивный хаос. Большинство вещей, которые я видел в больнице – результат того, что что-то пошло не так. Роды – другое. Человеческие тела – женские тела – созданы для этого.

Хотя именно из-за меня у моей матери началась волчанка: она не раз называла меня паразитом.

– Но все же это больно, верно?

– Они не позволят боли выйти из-под контроля.

Она прикусывает губу.

– Мой приятель сказал, что они