понеслись в горы, потрясая тирсами – священными жезлами Диониса. Они восторгались названием, которое дал им Дионис: менады – «обезумевшие». Стоило им ударить тирсом о землю – и оттуда фонтаном било то, чего просила в этот миг их душа: вода, чтобы утолить жажду, или вино, чтобы разгорячить кровь. Они царапали землю ногтями, и она вспухала молоком. Позабыв о своих младенцах, они прикладывали к налившейся груди волчат и детенышей серны, вскармливая рогатых и хвостатых. День ото дня безумие только росло – упоительное безумие, острое, как шип, пронзающий плоть; слепящее, как ожерелье невесты, и сладкое, как материнский поцелуй – точнее, как поцелуй мачехи. Женщины пропадали на горе, забросив дома и хозяйство. Царь Пенфей дымился от злости: его собственная мать тоже бегала теперь где-то по горным склонам, вне всякого сомнения предаваясь безобразным оргиям, которые устраивал этот пришлый. Страже было приказано схватить самозваного жреца.

Но высоко наверху в небесных чертогах боги наблюдали за людьми, поражаясь их недогадливости. Дионис позволил привести себя во дворец и предстал перед Пенфеем покорный, улыбающийся, разрумянившийся от вина.

– Кто научил тебя этим колдовским обрядам, чародей? – выпалил царь. – Кому на потребу ты готовишь наших женщин?

– Сам бог Дионис, сын Зевса, посвятил меня в эти таинства и показал священные обряды.

– Какое обличье он принимает, когда обращается к своим почитателям?

– У богов много обличий. Они выбирают какое заблагорассудится, сообразно обстоятельствам.

– Хватит умничать! – вскричал Пенфей и повернулся к страже. – Связать его!

Едва стражники коснулись Диониса, весь дворец сотряс раскат грома, а по фасаду чиркнула посланная Зевсом молния. Пенфей в смятении не знал, за что хвататься, то пытаясь сбить лижущее стены пламя, то тыкая мечом в призрак Диониса, созданный самим богом виноделия. В конце концов царь в изнеможении рухнул на пол, разбитый, но не раскаявшийся, хотя вокруг него рушились стены дворца.

А потом явился пастух со страшным известием. Какой-то человек, сообщил он, подбил всех пастухов гоняться за менадами. И те только еще больше раззадорились: теперь, наткнувшись на пасущиеся стада, они разрывают ревущую от страха скотину голыми руками. Все луга усеяны ребрами, рогами и копытами, на деревьях висят кровавые ошметки мяса и шкур. И ничто не в силах остановить этих безумных: их не берет огонь и копья падают на землю, не оставив на них даже царапины.

Бог-жрец, стряхнув путы, выступил вперед:

– Пенфей, хочешь посмотреть на менад в деле?

– Да, я многое отдал бы за это зрелище! – воскликнул в угаре царь.

– Тогда я одену тебя вакханкой, чтобы ты оставался неузнанным.

– А иначе никак? Царь в женских тряпках – где это видано?

– Если хочешь посмотреть на кутеж – только так.

Дионис надел на голову Пенфея парик, а самого его закутал в полупрозрачные покрывала. От прикосновения прохладного шелка помешательство царя расцвело буйным цветом, он начал прихорашиваться и жеманиться.

– Я теперь похож на свою мать? На тетку? Скажи? Я притягиваю взгляды?

– Да, без внимания ты точно не останешься, – пообещал Дионис.

Когда они оказались на горе, бог изящно вскинул руку и притянул за макушку к земле высокую ель, согнув ее дугой так же легко, как лучник сгибает лук:

– Забирайся, царь, отсюда тебе хорошо будут видны гуляния.

– Я все разгляжу?

– От тебя ничего не укроется.

– А моя мать?

– Она здесь. И с триумфом отправится с тобой обратно, когда все закончится.

Пенфей удобно устроился в ветвях, Дионис осторожно отпустил верхушку ели, и царь вознесся над землей, оказавшись у всех на виду.

Вот тогда Дионис созвал менад:

– Мои преданные спутницы! Вот человек, который глумился над нашими священными обрядами! Расквитайтесь с ним!

– Окружайте ель, подруги! – крикнула Агава. – И держите крепко! Стряхнем этого нечестивца!

Буйные руки выдернули ель из земли, и Пенфей упал. Агава смерила его взглядом, оценивая, как положено жрице, размеры жертвы. Царь сорвал с головы парик и обхватил ладонями ее лицо, крича: «Мама! Это я! Прости мне неуважение к твоему богу!», – но Агава не слушала. Ухватив Пенфея за левую руку, она с силой наступила ему на грудь и тянула, пока рука не оторвалась. Остальные менады расхватали в качестве охотничьих трофеев кому что досталось – пальцы, внутренности, еще теплую ступню в женской сандалии. Наконец Агава с победным видом насадила голову Пенфея на тирс и повела всех домой.

– Отец! – приветствовала она Кадма, нетвердой стариковской походкой ковыляющего ей навстречу. – Посмотри на голову пойманного нами зверя! Ты можешь гордиться своей храброй дочерью! Позови Пенфея, пусть увидит, кого завалила его мать!

– Дочь моя, что же ты натворила?! – крикнул Кадм. – Стряхни морок, наведенный богом, и взгляни на дело рук своих!

И тогда, стоя на могиле матери, Дионис довел свою месть до конца, развеяв наваждение менад. Оторопев, они смотрели на окровавленные руки подруг, после в ужасе переводили взгляд на собственные – тоже по локоть в крови. Агава увидела свой жуткий трофей в истинном свете, а потом услышала повеление Диониса: покинуть Фивы и до конца дней жить в изгнании – оскверненной, бездетной, несущей несмываемое проклятие даже после смерти.

Боги добиваются желаемого неисповедимыми для смертных путями. Дионис, сперва таившийся, затем открывшийся, отвоевал положенное ему по праву рождения и утвердил свой культ в Фивах.

{64}

Рождение Геракла

У Персея с Андромедой родилась дочь, которую назвали Горгофоной, и трое сыновей – Алкей, Электрион и Сфенел. Сын Алкея, Амфитрион, женился на своей двоюродной сестре Алкмене, дочери Электриона. Вскоре после свадьбы Амфитрион в приступе гнева убил своего тестя и отправился с женой в изгнание. Они поселились в Фивах, том самом городе, который основал Кадм.

Кровь Данаи и Андромеды, которая текла в жилах Алкмены, наделяла ее необычайной красотой. Зевс с первого взгляда на жену Амфитриона понял, что должен ею обладать, и стал думать, как этого добиться. Задача была нелегкой: к бесподобной красоте прилагались безукоризненная добропорядочность и безмерная проницательность. Никакой подозрительно ласковый зверь неземной красоты, никакое загадочное золотое облако или неожиданно начавшая любезничать богиня не усыпят ее бдительность и не побудят раскрыться перед ним, как побудили всех остальных женщин Зевса.

В конце концов Амфитрион уехал сражаться на остров Тафос, и Зевса осенило. Приняв облик Амфитриона, поседевшего от дорожной пыли, Зевс вошел в покои Алкмены и объявил, что вернулся с победой. Удивленная и обрадованная Алкмена, разумеется, пустила его на свое ложе, ни на миг не усомнившись, что он и есть ее законный муж. Зевс попросил Гелиоса придержать своих коней на три дня, чтобы этой невозможно долгой ночью с Алкменой вознаградить себя за терпение.

Но когда наконец забрезжил рассвет, в Фивы через считаные мгновения после ухода Зевса вернулся волею судеб настоящий Амфитрион. Он прямиком направился в покои жены, забрался на ложе и принялся наверстывать упущенное за время похода.

– Муж мой, – выдохнула Алкмена, – сколько же в тебе сил? Ты на мне живого места не оставишь.

– Как прикажешь тебя понимать?

– Ты ведь всего полчаса назад ушел, я не ждала тебя обратно так скоро.

Резонно заподозрив неладное, Амфитрион обратился за советом к вещему Тиресию и от него узнал о том, что устроил Зевс. Еще он узнал, что Алкмена зачала от обоих возлегших с ней в эту ночь. От Амфитриона, если верить Тиресию, она родит обычного смертного, а от Зевса – величайшего героя всех времен, растить которого самым подобающим образом, каким сумеет, предстоит Амфитриону.

Муж Алкмены покорно принял на себя обязанности отчима. Жена Зевса, однако, не желала мириться с самим фактом зачатия пасынка. Она понимала, что этот ребенок будет отличаться от всех остальных, прижитых Зевсом, в конце концов он станет богом и воссядет рядом с ней на Олимпе, если она не пресечет все это в зародыше.

Поэтому, когда у Алкмены начались роды, Гера приказала своей дочери Илифии, ведавшей родовспоможением, помешать близнецам появиться на свет. Илифия уселась в темном углу коридора у спальни Алкмены, скрестив ноги, руки и все пальцы, накрепко запирая этим сильнодействующим магическим приемом утробу роженицы. Чрево