Он огляделся, точно ждал рукоплесканий.

– Ну и… – Уилстед не мог подобрать нужных слов.

– Ах, да – он еще жив. Копье вошло промеж ребер, но на месте его не убило.

Все сидевшие за столом зашевелились – облегченно, отрезвленно и даже… неужели разочарованно? Насилие ободряет. Когда его жертвой становится кто-то другой, кровь вскипает в жилах, все вокруг обретает своеобразный лоск.

Рук поразился резкости собственных суждений.

Силк еще не закончил.

– Да, он еще жив.

Он говорил как бы между прочим, и слушателям приходилось наклоняться поближе.

– В итоге он, конечно, умрет. Хотя смерть едва его не миновала.

– Вот же бедолага, – шепнул Руку сидевший рядом Тимпсон. – На его месте мог оказаться любой из нас. Помяни мое слово, теперь назад дороги нет.

Но тут Силк повысил голос, перекрикивая общий гам.

– Одного из местных привели в лазарет. Он сказал, что за любой попыткой вынуть копье немедленно последует смерть.

За столом воцарилось молчание. Рук ощутил где-то глубоко внутри гнетущую, потаенную и неотвратимую тоску, похожую на копье, что проткнуло Бругдена. Должно быть, ему нестерпимо хочется вырвать его из груди. А ведь это хуже всего – знать, что нельзя. И сгинуть вот так, чувствуя его у самого сердца – врага, что ближе возлюбленной.

«Егерь». Уж не это ли слово убило Бругдена?

– Варунгин осмотрел копье, – продолжал Силк, – и без малейших сомнений заключил, что виновен некто Карангарай, из племени залива Ботани.

Рук и раньше слышал от Варунгина о человеке по имени Карангарай. Быть может, виновник даже приходил вместе с другими к нему в хижину посмотреть, как Варунгин изображает майора Уайата.

Рук кожей чувствовал наполнивший комнату гнев, словно сквозняк или повисший в воздухе запах. Он забился в угол в самом конце длинного стола. Как бы ему сейчас хотелось оказаться в своей хижине, и чтобы свеча отбрасывала теплый свет, и чтобы настал вчерашний день, и чтобы Бругден расхаживал по округе, как и раньше, без копья меж ребер…

Что-то закончилось, и началось нечто новое. Лучше бы ничего не заканчивалось и не начиналось.

– Оружие – вот единственный язык, понятный этим недоноскам! – подал голос Леннокс. – Говорю вам, пара смертей, и мы навсегда от них избавимся. Забудьте всю эту болтовню о дружелюбии и доброте.

Майор Уайат, сидевший во главе стола, смотрел в пустоту, будто и не слышал.

Силк взял на себя роль примирителя.

– Пока мы с вами беседуем, его превосходительство раздумывает, как следует поступить, – сказал он. – Он даже изволил спросить моего мнения относительно того, какое развитие событий наиболее предпочтительно. Уверяю вас, господа, он владеет положением дел и готов действовать на благо каждого из нас.

Рук встретился взглядом с Уилстедом, сидевшим напротив, – тот закатил глаза.

– Вопрос в том, когда, – тихо сказал он Руку, прикрывая рот рукой. – Сколько еще они будут оставаться безнаказанными, сколько времени пройдет, прежде чем губернатор сделает наконец то, что должен был сделать давным-давно?

Решив не пропускать это мимо ушей, майор Уайат прогремел с другого конца стола:

– Лейтенант Уилстед, буду вам очень признателен, если вы избавите нас от дальнейших замечаний!

Леннокс продолжал рассуждать о том, на что способен мушкет:

– Чего проще схватить пару местных из тех, что тут разгуливают, – предложил он. – Пусть знают. Новость быстро донесется до остальных. Они ведь все заодно.

– Никому из них нельзя доверять, – подтвердил Уилстед. – Всем известно, что они никогда не дерутся на равных. Нет же, они отсиживаются в засаде, таятся, улыбаются, а потом нападают, увидев, что ты безоружен. У них в языке даже слова «вероломство», наверное, нет.

Услыхав, что речь зашла о языке, Силк бросил взгляд на другой конец стола, где сидел Рук, но промолчал.

Рук понятия не имел, есть ли у местных слово «вероломство». Их беседы с Тагаран никогда не касались подобных тем.

Да и на его родном языке это слово обладало более широким значением, чем то, которым оно наделялось. Его смысл сводился к тому, чему мужчин за этим столом научил некий свод правил. Отказ сражаться в соответствии с ними приравнивался к вероломству.

Но можно и иначе взглянуть поступок местных, думал Рук. Он представлял себе, как это объяснил бы Варунгин. К ним домой явились незваные гости. Они вели себя дружелюбно, принесли с собой небольшие подарки. Но потом они остались – дольше, чем приличествует гостям, и стали менять все вокруг, как им заблагорассудится.

У его бабушки была присказка на такой случай. «Две вещи на третий день начинают смердеть, – говорила она. – Рыба и гости».

* * *

На следующий день, ближе к вечеру, Рук услышал снаружи шаги. Он тут же вскочил из-за стола, в спешке опрокинув стул. Едва не падая, ринулся через всю комнату к двери. Нет, это не Тагаран.

Силк был непривычно угрюм. Войдя в хижину, он, не дожидаясь приглашения, сел у огня.

– Ну что, Рук, – начал он. – Похоже, нам предстоит довольно важный поход.

Рук принялся разливать по чашкам сладкий чай.

Силк сам ответил на вопрос, которого Рук не задавал.

– К заливу Ботани, – уточнил он. – Туда, где напали на Бругдена. Сегодня днем меня вызывал губернатор. Велел организовать карательную экспедицию, и я имею честь ее возглавить.

Рук заметил, что глаза у него блестят, а уголки губ чуть приподняты, что шло вразрез с его серьезным тоном.

– Поздравляю! – отозвался Рук, поднимая кружку.

– Спасибо! Должен признать, приятно видеть, что губернатор отметил мои старания.

– Карангарай. Кажется, так его зовут? Виновника?

Рук говорил непринужденно, но с любопытством отметил, что сердце у него забилось быстрее. Решив, что он поднял чашку в знак тоста, Силк с ним чокнулся.

– Именно так, Карангарай, и указания мне даны незамысловатые. Велено привести шестерых местных, которые живут в глубине залива Ботани.

– Шестерых? Не только Карангарая?

– Вообще-то, между нами говоря, губернатор хотел, чтобы мы привели десятерых. Я намекнул, что и шестерых будет достаточно, чтобы преподать им урок, и он соблаговолил со мной согласиться.

– Десятерых, – повторил Рук. – Ясно.

Но Силку до цифр дела не было.

– Когда губернатор спросил, кого я хочу взять с собой, первым делом я, разумеется, назвал твое имя. Пойдете вы с Уилстедом и я сам. Два дня, тридцать рядовых, двойные пайки.

Рук гладил пальцем край кружки, где в месте скола побежала трещина. Он представил: колонна солдат, шагающих через лес – тридцать рядовых и офицеры, двойные пайки в рюкзаках за спиной, у каждого с плеча на лямке свисает мушкет.

Он так