Ничего драгоценнее этих потрепанных и неказистых тетрадок у него никогда не было.

Вряд ли Тагаран вернется. Написанное на этих страницах – все, что у него от нее осталось.

Он наугад открыл одну из книжек. На глаза попалась та первая, исполненная воодушевления запись: «Маррай – мокро». Он помнил свое тогдашнее ликование. Надо же, он был так доволен собой, что даже точку поставил.

Его ужаснула уверенность, с которой он делал те записи. Какое неоправданное ликование, какой недопустимый догматизм скрывался за этой точкой! Маррай. Что ж, это, и правда, могло значить «мокро». А еще «капля дождя» или «на твоей руке». А еще «грязно» или «грязь», ведь капли воды оставили темные разводы на его пыльной ладони. А еще «розовый» – цвет самой ладони, или «кожа», или «запутанная у тебя линия любви, голубчик», как однажды сказала ему цыганка на портсмутской ярмарке.

Но записав перевод именно так, с маленькой точкой в конце, он исключил всякую возможность сомнений. Никто больше не поставит под вопрос значение этого слова. Ему это казалось наукой, но на самом деле представляло собой самый страшный домысел – тот, что принят за истину.

К тому же теперь-то он, разумеется, знал, что маррай вовсе не значит «мокро», что это аугментатив, нечто вроде слова «очень».

В тот первый день, когда местный мальчик выбежал из хижины, Тагаран сказала йеннаррабе, и Рук тогда был уверен, что она имеет в виду: «Он убежал». Теперь-то ему стало ясно, что он слишком спешил ее понять. Он взял перо, окунул его в чернила и, превратив точку в запятую, приписал: «точное значение этого слова пока неизвестно».

Потом его глаза скользнули по длинной записи, которую вслух зачитывал Силк, и он вновь пережил ту неловкость: «Горедьу тагарин – я это больше (то есть я уберу больше) от холода. То есть согреюсь. В это время Тагаран стояла нагая у огня, и я предложил ей надеть что-нибудь из одежды, на что она ответила горедьу тагарин. Целиком это означает: я буду или предпочитаю оставаться обнаженной, чтобы быстрее согреться, поскольку у огня приятнее стоять без одежды, нежели если бы теплу пришлось проникать сквозь нее».

Он истолковал слова Тагаран весьма затейливо, но неверно. Ведь, хотя слово горе и означало «согревать», горедьу могло переводиться совершенно иначе.

Между строк оставалось достаточно места, чтобы Рук смог признать свою ошибку. «Это неверно. Горедьу переводится иначе. Горе значит „согревать“».

Он возомнил, что чем-то лучше Силка, наивно и самоуверенно полагавшего, будто у каждого слова есть точное и недвусмысленное соответствие в другом языке и что ими впору обмениваться подобно тому, как за один испанский доллар можно выручить два шиллинга и пять пенсов. Теперь Рук понял, что и сам уподобился ему. Все эти списки глаголов, алфавит, растянутые, словно сеть, страницы: «Другие окончания того же глагола».

На деле освоение сиднейского языка строилось совсем иначе. И сам язык, и его изучение выходили за те рамки, в которые Рук пытался их вогнать. И то, что он только что сделал, служило подтверждением. Груз неизведанного заставил его выдумать новый язык, знакомый ему еще хуже, чем наречие племени кадигал – язык сомнений, язык готовности признать: «Я не уверен».

Он научился у жителей Нового Южного Уэльса тому, чего не почерпнул ни из латыни, ни из греческого. А именно: нельзя выучить язык, не построив взаимоотношений с людьми, которые говорят с тобой на нем. Его дружба с Тагаран являла собой нечто большее, чем список предметов или слов, обозначающих то, что можно или нельзя съесть, можно или нельзя бросить. Они не спеша строили карту взаимоотношений.

Для того, кто стремится по-настоящему познать их, имена вещей не сводятся к словам: пробелы между ними не менее важны. Выучить язык – не значит соединить «две любые точки общей прямой». Это значит – окунуться в мир другого человека.

Чтобы понять движение небесных тел, необходимо оставить позади все, что знаешь. Пока не взглянешь на свой мир извне, со стороны, ни за что не увидишь, как взаимодействуют все его части.

Благодаря Тагаран он смог мельком увидеть, что всему отведено свое место. И его страшила мысль, что этим все и ограничится – мимолетным проблеском.

Часть четвертая. В их числе

Потом Бругден приполз в поселение с полуметровым обломком копья в груди. Рук узнал об этом от полкового посыльного, который, тяжело дыша, прибежал к нему в хижину.

– Егеря ранили, сэр. Ему недолго осталось.

Он так запыхался, что с трудом выговаривал слова, но в его голосе сквозило радостное волнение: «недолго осталось» – для этого раскрасневшегося, розовощекого юнца то были просто слова.

Рук воспринял новость безучастно. Удивило его лишь то, что он ничуть не удивился. Когда он услышал эту весть, внутри него, там, где некогда жило счастье, а теперь осталась лишь пустота, что-то окаменело. Для него то волшебное, невероятное время уже закончилось. Вполне естественно, что и для остального мира оно подошло к концу.

– Майор Уайат просит доложить, – посыльный зажмурился, стараясь ничего не забыть, – чтобы лейтенант Рук изволил явиться в казармы к шести часам вечера, сэр, и выражает свое почтение, вот.

Рук задумался: не сказаться ли больным, велеть мальчишке передать, что «лейтенант Рук выражает свое почтение, но он занемог».

Нет, майора Уайата так просто не проведешь.

– Сэр, мне велено доложить, что это приказ, – прибавил посыльный, – и что лейтенант Рук обязан явиться… – тут он осекся, стараясь припомнить слова майора, – …одним словом, во что бы то ни стало.

* * *

Мрачная весть накрыла поселение подобно паводку, и настроение в казармах стояло хмурое. Бругдена наделили полномочиями солдата, хотя он и свободным-то не был. Всем присутствующим это с самого начала пришлось не по душе, как и сам егерь. Но все понимали: теперь уже ничто не будет как прежде, ведь Бругден лично прислуживал губернатору.

Силк был в центре внимания. Он, казалось, уже успел выяснить все подробности.

– Егеря отправились в так называемые Земли кенгуру, что недалеко от залива Ботани, – рассказывал он. – Там увидели, что к ним крадутся туземцы с копьями в руках, и забеспокоились. Бругден им говорит: «Не бойтесь, я их знаю».

В комнате стало тихо: все смотрели на Силка, будто видели ту сцену, что он так живо обрисовал. Но у Рука в голове мелькнула мысль: откуда Силку знать, что все было именно так?

– Кладет ружье на землю и начинает что-то им говорить на их языке – видимо, успел подхватить пару слов, как и некоторые из присутствующих. И тут один из них