Шрифт:
Закладка:
С самого начала он видел в Тагаран источник знаний. Он возомнил, что назначил ее на роль своего учителя. Честолюбие вселило в него излишнюю самоуверенность.
Какой бы жестокой ни была правда, он заставил себя ее признать: дружба с Тагаран ему льстила.
Теперь же ему стало казаться, что все это время его, попросту говоря, использовали.
Было больно осознавать, что его держали за дурака. Но не потому ему перехватило горло, точно он разучился дышать. Его душила боль при мысли о том, что на самом деле ей вовсе не было приятно его общество. Она ценила его лишь за то, что он мог ей дать.
Именно так он сам поначалу относился к ней. До сих пор – а теперь, должно быть, уже слишком поздно.
* * *
На следующий день, записав полуденные показания приборов, Рук отправился вверх по тропе. Поднявшись на вершину кряжа, он не оглянулся на поселение – он смотрел в другую сторону, туда, где раскинулась бухта, прозванная Длинной. Он часто видел там столбики дыма, а Тагаран рассказывала, что в спокойных водах этой узенькой бухты водятся сердцевидки и пухлые устрицы. Однажды они вместе дошли до большого камня, откуда виднелся лагерь туземцев – пара шалашей из древесной коры, расчищенный клочок земли, костер. Тагаран дала понять, что ему дальше нельзя, и он не стал настаивать. Решил, будет еще время, как-нибудь в другой раз.
Теперь, добравшись до этого камня, он увидел, что бухта опустела. Посреди лагеря лежала куча остывших углей. Шалаши остались на прежнем месте, но людей в них не было.
Рук ощутил внутри гнетущую пустоту, словно потерял что-то и никогда уже не сможет отыскать.
Он присел на камень, служивший границей между его миром и тем, где жила Тагаран. Солнце уже покинуло глубокую складку бухты. Вода в ней почернела, хмурые мангровые заросли сливались со своим отражением.
Еще немного и солнце скроется за кряжем на том берегу. Земля неумолимо катилась вперед, унося с собой искорку жизни по имени Дэниел Рук. Что бы ни происходило здесь, среди скал и деревьев, где люди в смятении духа проживали свои дни, Земля все так же вращалась вокруг своей оси, описывая гигантский эллипс. Солнце безупречно уравновешивало ее стремление вырваться в просторы космоса, утягивая ее обратно. И не важно, видел ли это человек: Солнце все так же светило и притягивало Землю, все так же удерживало ее своей могучей дланью.
По воде пробежала рябь, две утки перелетели с одного места на другое. Где-то на дальнем берегу раз за разом издавала один и тот же звук какая-то птица: «Уик! Уик! Уик!» – монотонно, как пастух, который считает овец, заводя их в загон. Посреди темной бухты по воде побежали круги, один за другим расползаясь в стороны ровными кольцами.
Во всем этом Рук видел лишь внешнее – оболочку, лишенную наполнения. Слышал птичий крик, видел рябь на воде. И все. Понимал он не больше собаки.
Живя в Портсмуте, он знал – так твердо, что и забыл, где научился этому, – что если листья платанов пожелтели и стали кожистыми, значит грядут холода. А если вокруг луны появился светящийся жемчужный ореол, завтра о гальку будут биться волны. Эти знания о листьях и луне были связаны с другими, и все они сплетались в огромную сеть природных закономерностей.
В Новом Южном Уэльсе ему не удавалось увидеть некий высший смысл в том, что его окружало. Из-за этого здешняя жизнь казалась ему странным образом бессвязной и утомительной, словно приходилось двигаться вслепую.
Тагаран внутренние взаимосвязи этих краев были знакомы так же хорошо, как ему – портсмутские. Наверное, там она тоже чувствовала бы себя слепой, как и он здесь.
Однажды она попросила его рассказать о тех местах, откуда он родом.
– Там бухта, похожая на эту, – ответил он, показывая, что он имеет в виду.
Потом бросил взгляд на другой берег, на земли племени каммерагал, и представил, будто видит перед собой Портсмутстскую бухту и Госпорт[28] по ту сторону.
– Там недалеко до другого берега, почти как здесь.
Тагаран с серьезным видом слушала, глядя туда, куда он показывал.
Он вспомнил, как ребенком, в ее возрасте, день за днем сидел на каменистом берегу у подножия башни – даже продрогнув до костей, он с ужасом думал о возвращении в академию. Тот мальчишка мечтал начать все с чистого листа, оказаться там, где он сможет вернуться к точке отсчета, где его не будут преследовать прежние неудачи. И в числе прочего он грезил о том, что там не будет слов. Теперь, посреди этого дикого края, на самом далеком из континентов, его детское желание осуществилось. Он дивился этому чудесному обнаженному перерождению.
– Там хорошо, – прибавил он.
Зачем было так говорить, если это неправда? Так бывает, когда приходится обходиться десятком слов. Чтобы выразить правду, нужна либо сотня слов, либо их отсутствие.
Тагаран тогда кивнула. Ей казалось, что она поняла, но разве могла она его понять? Рук не стал пытаться объяснять ей, как все было на самом деле, какое одиночество можно испытывать среди себе подобных.
Каково это – быть Тагаран? Вот так запросто бродить по лесам босиком и нагишом, будто шагаешь по Черч-стрит?
Рук огляделся, но кроме него на холме никого не было. Не в силах сопротивляться внезапному порыву сродни голоду или жажде, он расстегнул пряжки на башмаках, стянул истоптанные гетры и босиком встал на родную землю Тагаран. Его белые стопы были похожи на тех жирных гусениц, которых видели здесь в гниющей древесине – такие же уязвимые, слабые на вид. Осторожно пройдя несколько шагов по тропе, он ахнул – в пятку воткнулось что-то острое. Оказалось, он всего-навсего наступил на прутик размером с зубочистку. Неужели такая мелочь помешает ему ходить босиком, как Тагаран?
Всю жизнь он предпочитал уединение обществу других людей. Теперь же ему было не по себе, точно от сильной жары или холода, голода или жажды. Но все это было тут ни при чем. Просто отныне самого себя ему было недостаточно. Среди всех людей, живущих на земном шаре, был некто, кого ему не хватало.
Ценный урок для человека, возомнившего, будто он знает почти все.
Глупо было отстаивать свое почетное звание солдата Его Величества. Надо было просто выстрелить из этой чертовой штуковины и позволить Тагаран делать собственные выводы.
* * *
Вернувшись в хижину, Рук достал записные книжки, хранившие их разговоры. Совсем небольшие, они помещались в ладонь.
