Шрифт:
Закладка:
«К чему это он? А что если действительно сходить к политруку?» — подумал Калмыков и незаметно взглянул на Федорчука. Но тот, как ни в чем не бывало, деловито свертывал самокрутку. Калмыков вышел и медленно направился к начсоставскому блиндажу.
В блиндаже, кроме политрука, никого не было. Калмыкову он показался сердитым.
— Вот, значит, пришел, — нерешительно проговорил шофер.
— Правильно сделали, товарищ Калмыков. Садитесь, — предложил Бурлов.
На столе лежала фотография, с нее на Калмыкова смотрели молодая, круглолицая женщина и большеглазая девочка. «Должно быть, семья», — подумал он.
Заметив его взгляд, Бурлов пододвинул карточку.
— Жена… Была… Умерла, — пояснил политрук, Калмыков быстро взглянул на Бурлова.
— Давно умерла? — спросил он.
— Двадцатого декабря. Письмо получил, когда японцы танки пускали.
Шофер поднялся.
— Извините, разрешите мне идти.
— Вот тебе на! — остановил его Бурлов. — Сейчас поре почти у каждого есть. А у вас как с семьей? Дети большие?
— Большие.
От политрука Калмыков ушел, когда бойцы уже поужинали. На кухне он присел возле Кривоступенко и дружески хлопнул его по плечу:
— А ну-ка, черпачок дырявый, дай-ка двойную папку! Имею полное право. Лично с товарищем старшим политруком совещание имел.
— Ого, як ты попэр в гору! — хмуро отозвался Кривоступенко, — Дывысь, як бы опять в тюрьму не попав, або на Соловкы.
— Все может быть, — проговорил задетый за живое Калмыков. — Не исключена возможность, что и ты туда попадешь.
Кривоступенко слегка побледнел и взглянул на Калмыкова настороженными глазами: Потом, неестественно рассмеявшись, спросил:
— Все, мабуть, мене ругае?
— Ругает, — соврал разозленный Калмыков. — Даже комиссару в дивизион звонил. Спрашивает меня: «Ну как, Карп Никифорович, достоин Кривоступенко тюрьмы?» Я отвечаю: «Имеет полное право. Чуждый элемент, говорю, на кухне».
— Ты, сявка базарна, язык попридержи, — Кривоступенко угрожающе приподнялся. — Знай, шо болтать.
— Чего ты осатанел? — остановил его Калмыков. — Оказывается, быстро заводишься! Дай-ка лучше кусочек мяска. — Но, взглянув на позеленевшее лицо повара, Калмыков оборвал шутки. — Заболел ты, что ли?
— Есть маленько, — рассеянно отозвался Кривоступенко.
Кривоступенко вышел из кухни вслед за Калмыковым, направившимся к машине: «Чего это он в темноте возится? Все с газочурочной выслуживается», — зло усмехнулся Кривоступенко и свернул в землянку батарейного коммутатора.
— Здоров, Антонович! — бросил он с порога телефонисту. — Як бы побалакать с передовым пунктом? Всю посуду перетаскалы. Може, к ным шо попало?
— Это можно, — ответил Попов. — Льгов! Галкин? У вас из Кривоступенковой материальной части нет ничего? Нету?
— Ты Селина спросы, або Рязанцева, — подсказал Кривоступенко. — А цей не знае.
— Льгов! А где двадцать второй? Отдыхает? А Рязанцев? Тоже?
— Жаль, — вздохнул Кривоступенко. — Добре, завтра узнаю.
— На остальные пункты звонить? — спросил Попов. — Может, там что найдем?
— Не треба. Там я уже собрал, — Кривоступенко поспешно вышел.
Оглянувшись кругом, он шмыгнул в кусты. У толстого полусгнившего пня остановился, достал из узкого дупла завернутые в бумагу винтовочные патроны, спрятал их в карман и начал осторожно обходить автомашину Калмыкова.
«Кого там носит?» — подумал Калмыков, прислушиваясь. Но кругом было все тихо. Собрав наощупь инструмент, он сложил его под сиденье. Снова послышалось осторожное потрескивание валежника. Подхватив ломик, Калмыков осторожно пошел на шум. Шагов через двадцать он заметил следы и чуть ли не бегом направился по ним. Неожиданно впереди увидел метнувшегося за дерево человека. «Кричать? Нет, возьму сам». Он сделал еще несколько осторожных шагов.
— Тю, цэ ты? — неожиданно раздался испуганный шепот.
— Кривоступенко?! — изумленно выдохнул Калмыков. — Ты что здесь мотаешься?
— Пидожды, помовчи, — шептал тот. — Умру зараз с переляку[10]. — Лицо его было бледным, испуганным. Понимаешь, табаку нема. Я и надумав сходить в одно мисто. — А в голове заметались мысли: «Ножом пырнуть, что ли? Он, гад, юркий, вывернется… Нужно подальше отвести, потом отвязаться».
— Где это ты сообразить хочешь?
— Чего? — переспросил Кривоступенко. — А-а, табак? Найшов мистечко. Только ты смотри! Никому ни гу-гу, — погрозил он пальцем.
— Да ты брешешь, должно? Где это водятся такие места?
Кривоступенко промолчал. Потом, меняя тему разговора, насмешливо проговорил:
— Хитрый, видать, наш политрук. Нема того, щоб прямо сказать: все равно, мол, придется досиживать. А вин — статеечку, разговорчики, щоб сбить с толку…
— Ты это к чему, черпак, клонишь? — придвинулся вплотную к повару Калмыков.
— Та ни к чему. Чего ты окрысывся? Просто пидслухав сегодняшнюю балачку политрукову, — уже как бы нехотя отозвался Кривоступенко.
— Какие такие балачки? — угрожающе, но уже с явной тревогой спросил Калмыков.
— Це длинное дило, — Кривоступенко снова оглянулся. — Но колы-небудь расскажу. Да хоть и сейчас. Знаешь, шо? — переходя на шепот, продолжал он. — Ходим за табаком и по дороге побалакаем?
Калмыкова, очевидно, не обрадовало это приглашение. Думая о чем-то своем, он спросил:
— А далеко идти?
— Один час — и мы дома. Ни одна собака и не побачыть и ничего не узнае.
Шофер тряхнул головой и, сунув в снег ломик, сказал:
— Хорошо. Идем.
Минут десять они шли молча. «Ухарь! Табак, наверно, на жратву меняет… Но что мог сказать политрук? Почему придется досиживать?» — тревожно думал Калмыков. Первым заговорил повар:
— Я носил пробу и пид дверями слыхав разговор политрука по телефону. Спрашивал: «Всих, кто из тюрьмы, отправить на Соловки? Це добре, — каже, — а то воны и тут воры та жулыки». У них як человек спиткнувся, не пид ихню дудку — все. Не угодив я политруку пробою в первый день — дав мало — шабаш!
— Врешь ты все, с пробой не так было! — оборвал его Калмыков.
Кривоступенко перевел разговор на свои дела. Они незаметно добрались до Чуркиной сопки, где размещался передовой пункт.
— Ты побудь внизу, а я схожу на энпу, позвоню Ошурину, скажу, что дошлы.
— Разве Ошурин знает?
— А як же? — соврал Кривоступенко. — Ты думаешь, ему курева не надобно? Мы с ним договорились, шо на час-пивтора я смотаюсь.
Оставив Калмыкова у подножия высотки, Кривоступенко двинулся вперед торопливо, но бесшумно. Метров за пятнадцать от пункта, где дежурили разведчики-слухачи, он остановился и, тяжело дыша, внимательно всмотрелся в темноту зарослей. Посеребренные луной верхушки молодых березок застыли, не шелохнутся. Кривоступенко лисьим шагом направился к окопу, но дозорный уже заметил его.
— Стой, пропуск! — донесся тихий окрик.
— Це я, — негромко крикнул в ответ Кривоступенко и, преодолев в три прыжка оставшееся расстояние, соскочил в окоп. С японской стороны хлопнуло два выстрела «на слух». Пули шлепнулись о мерзлую землю где-то рядом.
— С ума сошел, что ли?
