Вдруг где-то за Офицерской сопкой на мгновение вспыхнуло слабое зарево. Бурлов резко остановился. Ночную тишину, прорезал глухой орудийный залп. Где-то совсем недалеко раздалась команда:

— Цель сто шесть дивизионом, зарядить!

Бурлов побежал напрямик к пункту. Позади слышался топот и скрип снега.

— Смотрите, что делают! — встретил политрука Рощин, указывая в сторону пади Широкой.

По заснеженной долине к границе двигались танки и цепи японских солдат.

— Куда ведут огонь? — тяжело переводя дыхание, спросил Бурлов.

— Опять провокация. Холостыми бьют, — ответил старший лейтенант.

Бурлов откинулся на стенку окопа, закрыл глаза, сжал челюсти. Нервы были напряжены до предела. Федору Ильичу хотелось громко закричать и кинуться на ползущие коробки, на черные движущиеся точки.

Позади резко щелкнул затвор винтовки.

— Положить оружие, — подавляя возбуждение, медленно приказал он бойцам.

У полосы проволочного заграждения танки остановились. Но головной, словно не удержавшись, прорезал проволоку и продолжал медленно ползти вперед. Следом за ним бежали солдаты.

— Они на нашей земле! — услышал Бурлов удивленный шепот Варова.

Неожиданно в воздух взметнулся столб снега, земли и огня. Надсадно охнув, танк завалился на бок. Солдат бросило в снег. Вдоль границы наступила напряженная тишина.

— На мину напоролся. Хорошо придумали. Не будэ лизты через проволоку, — заметил Федорчук.

Когда Бурлов вошел в блиндаж, куда Курочкин вызвал всех командиров, там было шумно. Пристроившись у открытой печной дверки, Рощин горячо доказывал взводному Володину, что война на Тихом океане не исключает возможности нападения Японии на Советский Союз. Помощник командира батареи Грищенко с упоением спорил со звукотехником Хорошавкиным, на какую наживу лучше берется сом.

Поздоровавшись со всеми, Бурлов подошел к капитану.

— Что случилось?

Курочкин загадочно взглянул на него и улыбнулся:

— На фронт еду.

Бурлов долго молчал. «Вот где выход для меня. Надо настаивать, проситься», — думал он.

— А кого командиром батареи назначают? — спросил Бурлов.

— Я рекомендовал Рощина. Командир дивизиона, кажется, тоже такого мнения.

— Политработников не направляют?

— Ага, заело! — засмеялся Курочкин, но, взглянув на осунувшееся лицо Бурлова, обеспокоенно спросил:

— Ты болен?

Тот медленно достал из кармана гимнастерки сложенное письмо и подал Курочкину. Командир батареи быстро развернул его. Сначала он хмурился, потом слегка побледнел.

Угнетенное состояние командира батареи и политрука передалось остальным, и споры затихли. Взглянув на Курочкина, Рощин подошел к нему. Капитан молча подал письмо.

— Будем начинать? — спросил Федор Ильич.

Командир батареи резко встал и шагнул вперед.

— Товарищи командиры, — глухо заговорил он. — Сегодня мы собрались скорее на беседу, чем на совещание. Я и Грищенко завтра убываем в распоряжение начальника артиллерии армии. В командование батареей временно вступает старший лейтенант Рощин. Если попаду на фронт, товарищи, даю слово командира, что не заставлю вас краснеть за бывшего сослуживца. Дальний Восток был для нас хорошей школой. Хасан, Халхин-Гол, наконец, последние полгода дали многое. Эта мертвая полоса останется в памяти навсегда… Вчерашнюю провокацию японцы проводили перед фронтом всей армии. На два пункта — высоты Малютку и Ближнюю — произвели нападение целыми ротами. Это заставляет нас еще раз и очень серьезно проверить боеготовность и систему обороны всех пунктов…

После совещания Бурлов с командирами взводов: отправились на проверку, а Курочкин и Рощин остались в блиндаже.

— Когда начнешь принимать батарею? — спросил Курочкин.

— Принимать не буду, Виктор Захарович, и так все ясно, — ответил Рощин. — Утром командиры взводов доложат — и все, можно ехать.

— Анатолий! — чуть слышно проговорил Курочкин. — Если со мною что случится… Ты подожди, все может быть. Помоги Марии устоять. Их там пятеро…

* * *

Разведчики прорывали узкие, глубокие щели для телефонного кабеля. И хотя мерзлая земля поддавалась нехотя, ежедневную норму батарейцы выполняли к обеду.

Когда Ошурин крикнул «перекур», Новожилов отыскал глазами Калмыкова и направился к нему. «Знает или нет про статью старшего политрука?»

Вдоль вырытой Калмыковым траншеи метровыми шагами ходил Федорчук и колом промерял ее глубину.

— Ревизию проводишь? — засмеялся Новожилов.

— Не верит. Имеет полное право, — безобидно ответил Калмыков.

— Понимаешь, — обратился Федорчук к Новожилову, — спрашиваю, скильки? Семнадцать метрив, каже. Я и не повирыв. Промерил — правильно. Тильки на два метра меньше меня. Сухый, а жиловатый, — хлопнул он Калмыкова по плечу.

— Больно, Денисыч, — засмеялся Калмыков не столько от шутки Федорчука, сколько оттого, что чувствовал себя равным с этими двумя бойцами.

— Давайте закурымо, — предложил Федорчук, доставая кисет.

— Идемте к костру, там уже ждут, — забеспокоился Новожилов, оглядываясь на собравшихся у костра батарейцев.

— Идемте, — согласился Федорчук. — Дывысь, Давыдова с Петром Варовым всю Комсомольску гвардию собрала. И старший лейтенант там.

— Давайте-ка, Петр Семенович, читайте, — раздалось несколько голосов, когда они подошли к остальным.

— Сегодня центральных нет. Только дивизионная, — ответил Новожилов, доставая газету.

— А ну-ну, читай!

Калмыков, свернув цигарку, искал глазами, у кого бы прикурить.

— Шо ты такий жадный на курево? — недовольно прошептал Федорчук, заметив взгляды Калмыкова. — На, прикуривай!

— «За эти месяцы в наших частях выросли тысячи бесстрашных, отлично владеющих оружием бойцов, — читал Новожилов. — В подразделении, которым командует товарищ Рощин, заслуженно славятся воины-коммунисты Ошурин, Новожилов, Федорчук, комсомольцы Сергеева, Варов, Давыдова, бойцы Земцов, Иванова. Еще недавно отстававший шофер Калмыков, по собственному почину, вместе с другими шоферами оборудовал ко Дню Красной Армии газогенераторную автомашину для подразделения…»

Калмыков вскинул голову. Ему хотелось крикнуть: «Покажи, как там написано!» — и он судорожно затянулся дымом.

— «Но есть среди нас отдельные бойцы, — продолжал читать Новожилов, — которые забывают о своем долге перед Родиной. Красноармейцы Огурцова, Кривоступенко не поняли, что честью каждого бойца должно быть право заявить: мой участок, моя техника, мое оружие в полной боевой готовности. Боец-дальневосточник! Пусть твоя рука крепко сожмет оружие! Жгучая ненависть к врагам должна сделать тебя стойким защитником Отчизны!»

Новожилов молча оглядел бойцов и добавил:

— Написал старший политрук Бурлов.

— Про нас. Смотри ты!

— Правильно все. Хорошо!

— Конец перекура, товарищи, — объявил Ошурин. — По местам!

Калмыков, никого не ожидая, быстро направился к своей траншее. Новожилов догнал его и подал сложенную маленьким квадратом газету:

— Возьми, Никифорович. Такие случаи в жизни не часто бывают.

Калмыков молча взял газету и засунул в боковой карман шинели. «Неужели правда? Да, какое же я имел полное право ругать Новожилова?» Поверил он только тогда, когда прочитал тайком статью сам. «Что же это такое? Может, кто другой? Так нет!.. Вот же: шофер красноармеец Карп Никифорович Калмыков. Это что же такое?»

Захлестывала Калмыкова радость, а высказать ее никому не решался.

6

В маленькой комнате с зелеными портьерами на окнах стоял полумрак. Близоруко наклонясь к низенькому столику, Карцев раскладывал пасьянс. Долгополов,