– Что, блять, ты не так понял?

Антон покорно стерпел еще один удар об дерево. В его покорности было что-то искусственное, как в те моменты, когда он сдерживался, чтобы не сказать что-то язвительное или ироничное. Поджатые губы, взгляд с мыслью, достойной слов, но потом несколько медленных поднятий и опусканий грудной клетки, безразличие и молчание. На Адама он обычно смотрел не как на нас – снисходительно, а как на равного. И если сначала я думала, что он – один из них, наблюдает за нами, а потом докладывает, то сейчас у меня мелькнула мысль, что он – любовник Адама. Может быть, по ночам он не по джунглям бродит, а ходит на его сторону? А на Льва разозлился, потому что приревновал? И сейчас это просто покорность влюбленного. Или это просто их игра.

– Он же после ночи с тобой, – как-то особенно язвительно сказал Антон, – с ума сходит. А сегодня заговорил про убийство: «Я убью тебя, а потом себя». Откуда я знал, что это монолог? У вас ведь уже были случаи, когда тут кончали с собой.

– Ты ничего про это не знаешь, – сказал Тимур вроде бы спокойно, но пальцы на руках нервно дергались и хрустели костяшками.

– Так расскажи.

Теперь уже Адам с Мишей удерживали Тимура.

Когда Миша отвел Тимура в сторону, Адам сказал:

– Мне не важно, что ты подумал. Драться запрещено, я предупреждал об этом. Иди в пещеру. До завтра. Без еды.

И Антон вновь превратился в послушного, почти механического, и, безразлично шагая, отправился в пещеру.

Вместо вечерней беседы у нас был допрос. К нам в домик пришла Венера, к Лине с Лерой – Тимур, к парням – Миша. Они спрашивали нас про Антона – не обижал ли он нас, не нарушал ли еще правил, куда ходит ночью.

Я не верила, что его хотят убрать – скорее просто попугать нас, чтобы никто больше не дрался. Но не могла не защитить его. Поэтому на последний вопрос Венеры я рассказала о нашей второй встрече с Антоном рано утром. Она произошла два дня назад.

Я проснулась от криков геккончика где-то под потолком и увидела, что Риты нет в домике. На часах было 5:30, я точно слышала, как она возвращалась вечером. Иногда по утрам, когда мы начинали собираться на завтрак и вдруг обнаруживали, что кто-то еще не объявился – тихо сидел в туалете перед медитацией или до завтрака искал что-то в холодильнике на той стороне, – мы все начинали немножко, притворяясь, что это шутка, паниковать. «Вдруг его убрали?» В голове ураганным ветром проносились замечания, случайно брошенные бытовые упреки. «А вдруг это из-за меня?» Накануне я громко, при Адаме, сказала Рите, что она хвалит мой текст неискренне. Ведь он уже делал ей замечание насчет излишних комплиментов. Но когда сонливый бред растворился, я увидела, что ее чемодан стоит на полу несобранный, а ночная футболка валяется на матрасе. Значит, она уже встала. Окончательно проснувшись, я вспомнила, что это не первое утро, когда в пять часов ее матрас уже пуст. В предыдущие дни я несколько раз просыпалась под утро от липкой жары и замечала, что ее нет в комнате, но потом быстро погружалась в нервные сны и забывала об этом.

«Рита, только не Макс, пожалуйста, ты ведь неглупая девочка».

В полшестого утра пляж был похож на пастельные наброски Риты. Может быть, ранними утрами она вставала, чтобы нарисовать его? Но сейчас она была не одна и занята не рисованием. Они с Савой шли вдоль линии прибоя, медленно и, кажется, молчали. Он приобнял ее, а она опустила голову на его плечо. В рассветном розовом свете и легкой дымке они были похожи на призрак самых нежных историй. Как будто слово «нежность» обрело телесность и воплотилось в них.

Дойдя до середины пляжа, они остановились, повернулись лицом к морю и взялись за руки. Их голосов не было слышно из-за шума моря, и мне хотелось верить, что они говорят только взглядами и кожей. Что в мыслях они вместе парят под главную тему из «Ходячего замка». Я вдруг поняла, что все отношения, которые были у меня, не достойны даже минуты плаванья в этой неразбавленной нежности.

Растроганная, как будто вижу родную сестру на свадьбе, я вернулась к домику как раз в тот момент, когда растрепанный Антон выходил из джунглей.

– Ты плачешь? – слишком заботливо спросил он.

Наверное, чтобы отвлечь внимание от своей очередной вылазки. Хотя все настолько привыкли к его ночным прогулкам, что даже перестали шутить над этим.

– Нет, просто… кольнула одна мысль.

Он присел на порог нашего с Ритой домика. От Антона пахло потом, таким резким, как после секса или напряженной тренировки. На загорелой щиколотке белела содранная кожа и алело несколько бусинок крови.

– Опять поранился? Как ты там ходишь в темноте?

– Ну как же: «В темноте рождается все самое красивое…»

– Может быть, и не так.

– У них, – он кивнул в сторону пляжа, – может быть, и не так. У меня – нет, у тебя – тоже.

– Почему?

– А почему тебе так нравится страдать? И выбирать не тех мужчин?

– Не знаю… – Наш разговор казался мне сюрреалистичным. Днем я бы точно не стала говорить с ним об этом. – Наверное, потому что не хочу «как у всех». Ну, знаешь: быт, обязательства, готовый, проверенный веками сценарий.

– Знаю. Страшно, когда все как у всех. А единственное, что связывает тебя с книгами, – это запись в книге регистрации брака.

– Не думаю, что со мной это когда-нибудь случится.

– Угу.

Мы молчали. Он расчесывал локоть. Потом послюнявил его и растер.

– Но все-таки ведь хочется иногда, да?

– Иногда. Да.

Про часть с Ритой я, конечно, не стала рассказывать Венере. Коротко рассказала, что я была расстроена, а он меня утешил. «Ммм, интересно, как утешил?» – «Мы очень приятно поговорили». Так что разговор казался мне сном. «Как будто бы я разговаривала с собой. У нас много похожих мыслей».

После того как Венера ушла, Рита сказала мне:

– Ой, а я видела его тем утром. Когда…Ой…

– Когда рисовала пастелью рассвет, да? – Я долистала в ее блокноте до наброска Савы: по-крестьянски красивое лицо, взвихренная челка (почему-то сразу вспомнилось из «Простоквашино»: «Как будто корова лизнула»), задорный взгляд и румянец в виде темных штрихов. Потом бросила блокнот Рите. – Могла бы рассказать.

– Я не умею красиво рассказывать. Нам просто хорошо.

– Это хорошо… Просто я утром испугалась, когда