Шрифт:
Закладка:
– Все немного не так, я…
– Я не закончил! – яростно крикнул Адам, даже не посмотрев на Риту. Но потом пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, подошел к ней, положил руки на плечи и сказал: – Я не хочу тебя терять. Без нас ты останешься на поверхности, а ребята без тебя не смогут погрузиться на самое дно, ведь они будут знать, что всегда можно всплыть и оставить остальных. Ты опять выбираешь то, что проще.
– Я хочу остаться, но не ценой своего психического здоровья.
– И мы хотим, чтобы ты осталась, да? – Ребята закивали. – Я предлагаю альтернативу. Более мягкую.
Даже его свита замерла. Миша с Тимуром переглянулись, Забава заправила передние прядки волос за уши, а Венера склонила голову и строго, как учительница, посмотрела поверх солнцезащитных очков.
– Сейчас каждый из вас возьмет одну картину Риты и сожжет ее здесь. Выберите то, что олицетворяет ее настоящую, те сюжеты, которые мешают ей двигаться дальше. Рита, ты согласна?
– Я… я бы просто хотела заниматься творчеством здесь. Я не буду врать, что поменяю свое мнение после этого.
– Поменяешь. Никто не остается прежним, когда его детей навсегда уничтожает огонь.
– Но тогда мы приравняемся к нацистам, которые сжигали «дегенеративное» искусство»! – сказал Сава, от эмоций поднявшийся на ноги, но тут же севший, когда Адам посмотрел на него.
– То был акт вандализма, а это – очищающее пламя.
Все замолчали. Непонятно было, дала Рита согласие или нет. Мысленно я уже решила сжечь ее масляную картину, которую Рита не любила. Но встать первой и пойти – это было бы предательством. Волны наждачно шумели, у кого-то хрустнул сустав, кто-то громко сопел.
– Мы можем идти? – не выдержала Лина.
– Рита? – Адам повернулся к ней.
– Нет. Я уйду.
Сава встал и захлопал. Чрез пару секунд к нему присоединился Антон. Я тоже хотела подняться, но встретилась со строгими прищуренными глазами Адама. Он шумно выдохнул и тем же взглядом посмотрел на Риту. Она виновато улыбнулась и начала спускаться с камня к нам, но Адам перехватил ее за руку. Рита удивленно ойкнула и рефлекторно дернула руку на себя, но Адам силой потянул ее назад.
– Я. Не. Закончил.
Он вдруг улыбнулся нежно-нежно и посмотрел на Риту, как на новорожденного ребенка. Смахнул слезинку из уголка ее правого глаза, заправил ей за ухо выбившуюся из косички выгоревшую ржаво-медную прядку, провел костяшками пальцев правой руки по ее щеке и с восхищенным взглядом повернулся к нам:
– Вы знаете, я с уважением отношусь к античному искусству, к искусству эпохи Возрождения. Но… я считаю, что искусство именно как способ самовыражения, а не фиксирование окружающего мира и мифов возникло благодаря импрессионистам. То, с какой стойкостью они, а за ними и постимпрессионисты, кубисты, супрематисты – вы и без меня знаете историю, то, с какой стойкостью они отстаивали свое видение, свое право называться искусством – это одна из тех вещей, которые заставляют меня постоянно двигаться дальше. Нет ничего более достойного, чем то, с какой твердостью люди защищают то, во что они верят.
Адам зааплодировал Рите, и через мгновение аплодисменты подхватили остальные. Но это были такие неуверенные хлопки. «Мы восхищенно ее провожаем или радуемся, что она отстояла свое право остаться здесь?»
– Рита, – Адам вновь повернулся к ней. Глаза Риты были широко раскрыты и блестели влагой, казалось, что она совсем не моргает. – Если бы ты согласилась сжечь свои картины, то этой ночью собирала бы свои вещи. Я бы не смог тебя оставить, осознавая, что ты – просто пластилин. Оставить тебя здесь было бы слишком жестоко – ты бы ненавидела и себя, и нас. Но ты доказала, что достойна быть частью «Джунглей». Мне понравилось, как ты вчера сказала, что «болевой импульс – это не обязательно боль из моей жизни…». Но я решил проверить, действительно ли ты веришь в это. Честно говоря, такая неэгоистичная мысль для меня новая, и я хочу рассмотреть ее со всех сторон. Я хочу увидеть, как ты будешь раскрывать ее.
Глава 20. Иван Айвазовский. «Буря»
– Ты представляешь?! Мне впервые в жизни сказали, что у меня достойные мысли!
– А как же твой папа?
Мы с Ритой сидели на ее матрасе и не могли уснуть, несмотря на то, что вернулись с вечернего собрания в три ночи.
После речи Адама мы еще около часа сидели у костра и слушали пение Забавы. Потом она, смутившись от какой-то шуточки Макса, занавесилась волосами, полушепотом сказала: «Я сейчас приду» – и в итоге не вернулась.
Миша угощал нас сладковатыми коктейлями, по ощущениям почти безалкогольными. Постепенно вся команда Адама, включая и его, разошлась. Ушел и Лёва, который после того инцидента избегал нас и общался только по бытовым вопросам: «Кто последний в душ?», «Это чья-то тарелка или мне положили?».
Все остальные были в каком-то дурацком возбуждении, как в новогоднюю ночь. Макс с Савой выпросили у Миши бутылку текилы, Лина взяла гитару Забавы (она уверяла, что спросила разрешения), и мы еще долго сидели, смеясь над глупыми шутками и вопя любимые песни. Нам казалось, что шум волн заглушает дикий хохот и нестройный хор, орущий: «Как жаль, что тебя не застал летний ливень…» Но около двух ночи спустилась Венера в шелковом халатике с вышитым красным драконом, тусклым серым лицом и тоном нудной соседки приказала идти спать.
Мы, все еще возбужденно хохоча, побежали наверх, думая, что продолжим отмечать на нашей половине, тем более что Макс сказал:
– У меня в чемодане бутылка водки припрятана. Эта текила – как моча, ею хер догонишься.
Но наверху все как-то быстро разбрелись. Сначала мы ждали Лину с Максом, которые ушли относить гитару, но так и не вернулись, потом Лера ушла снять массивные сережки и больше не выходила.
Антон, зевнув два раза подряд, сказал:
– Я пошел. Рита – ты лучшая.
Сава неловко сидел с нами, спрашивал, не принести ли чего-нибудь с кухни, жаловался на ночную жару, хлопал комаров у Риты на лодыжках, потом живым языком, в лучших традициях своего деда, рассказывал нам про их, сибирских, комаров.
Я была так счастлива, сердце ощущалось в груди, как
