Шрифт:
Закладка:
– Je voudrais умереть самым красивым способом. Но пока я его не нашла. Чтобы это был только мой способ, чтобы он ассоциировался у людей со мной.
– Потрясающе, – Адам похлопал Лине. – Перед смертью напиши поэму обо всех способах, о которых ты думала в течение жизни. Это будет что-то на века!
– Bien sûr!
– Рита?
– Я мечтаю рисовать всегда – и по работе, и для себя. И когда состарюсь.
– То есть твой страх – это когда-нибудь остыть к рисованию?
– Наверное, да…
– Интересно… Как вы думаете, можно ли к чему-нибудь остыть, если ты этого не хочешь?
– Можно. Есть ведь люди, которые скачут от одного к другому, – быстро и резко сказал Антон.
– До того момента, пока они не нашли что-то свое.
– «Свое» в разное время может быть разным.
– И это хорошо, что мы с вами во многом не сходимся. Через вас я открываю очень интересные мысли, – примирительно сказал Адам. Антон отвечал как-то слишком дерзко, как будто говорил о личном, а не об абстрактном «можно». – Так, кто следующий? Роза?
– Мне бы хотелось стать известной писательницей.
– Именно с акцентом на «известной»?
– Ну… Хотелось, чтобы мой труд оценили. Ты сам говорил, что «книга не существует, пока ее не читают».
– Но только слава не должна быть мечтой. Мы созданы не для славы в настоящем. Актеры, певцы – вся эта яркая шелуха, да. Но не мы. Мы созданы для красивых трагедий. А потом, когда нас не будет, эти конфетные личики со старанием будут воплощать наши жизни на экране.
– Но если я не стану знаменитой, то никто не будет позднее воплощать мою жизнь на экране.
– Если ты будешь проживать свою жизнь, как собственное произведение искусства, – то будут. Самые знаменитые люди известны не только своими книгами или картинами, а своей неповторимой жизнью с ярким финалом.
– Я поняла.
Последней была Лера.
– У меня нет конкретной мечты, я ее ищу. Я хочу быть легендой, – сказала Лера с необычной для нее серьезностью.
– Мы все этого хотим. Но на что мы готовы, чтобы обессмертить себя?
– На все! – выкрикнула Лина, и мы нестройным эхом, не подумав, повторили:
– На все! На все! На все!
И было не страшно, а экстатично. Вдалеке над морем сверкали молнии, из колонок доносились барабанные ритмы, воздух сводил с ума запахом озона. Миша раздал всем напитки, а Адам вместо тоста сказал:
– Дождемся ливня и будем танцевать!
Молнии без гулкого грома, всего лишь в сопровождении мурлыкающих раскатов, часто вспыхивали с разных сторон, высвечивая силуэты островков бухты и очертания скал, ограничивающих наш пляж. Возбужденные, почти все выпили коктейли залпом. Это было что-то сильно алкогольное, то, что не хотелось смаковать через трубочку.
Воздух был очень тяжелым, но дождь все никак не начинался. Из-за шума моря и шелеста деревьев было непонятно, идет ли где-то дождь вообще. Мы ждали его как сигнала. Как будто бы были загипнотизированы «на дождь» – до этого мы напряженно сдерживали бушующую энергию. Вдруг нас оглушил раскат грома – было ощущение, что трескается земля. За ним следующий, такой же громкий и протяжный. Молнии засверкали ближе, одна ударила в скалу над пещерой. В такие моменты мной овладевал фатализм. Я не боялась молний – безразлично говорила себе, что, если так надо, я умру. Но умру, наблюдая за красотой природы. К фатализму примешался резкий удар алкоголя в голову.
Мне хотелось проорать: «Мы умрем! Это будет так красиво!» От третьего, еще более громкого раската, казавшегося нам разорвавшейся бомбой, завизжала Лера и прижалась к руке Адама. Он рассмеялся. Вспышка молнии высветила нас: бледные, часть – напуганные, часть – слишком пьяно улыбающиеся.
Антон трезвым рассудительным голосом сказал:
– Нам лучше уйти. Молнии могут ударить в пляж.
– Здесь я говорю, что нам лучше. – Адам даже не посмотрел в сторону Антона. Но потом вежливо пояснил: – В домиках опасно, они могут загореться.
– Мы, блять, тоже можем загореться. Вспыхнуть, и все, – сказал Макс, но без привычных смешков. – Я даже завещание не написал.
В следующей вспышке молнии я увидела, что нас стало больше – на пляж спустились ребята, которые с нами не общались. Мы так редко пересекались, что только к концу второй недели я убедилась, что их всего девять. Хотя Лина еще недели полторы убеждала нас, что есть и те, кто вообще не выходит из домиков.
Их график занятий не был таким насыщенным, как у нас. Я вообще сомневалась, что он был. На наши вопросы о той группе никто не отвечал, приходилось додумывать. Иногда мы замечали, что к ним приходил Адам, они все вместе собирались (судя по приглушенным голосам) на поляне перед их домиками и что-то негромко обсуждали. Иногда они в тишине рисовали, писали – не разговаривали даже друг с другом. В них не было веселья, нашего дурачества. Я думала: «Они добрались до сердца тьмы». Хотя очень вдохновленными, погруженными в свое творчество они тоже не выглядели. Скорее, высокомерно-усталыми. Но один парень выделялся – когда бы я его ни встречала, он всегда был печален и растерян. Сейчас он, невысокий и худенький, стоял позади остальных. Если бы не вспышка молнии, я бы его и не заметила.
Лера снова взвизгнула, увидев пополнение, – мы ни разу не видели всех их вместе, даже в тот вечер, когда прибыли на остров.
– Это какой-то иммерсивный спектакль? – восторженно спросила Лина, повиснув на другой руке Адама.
– Это жизнь, она лучше любого спектакля!
Сразу на обеих оконечностях пляжа сверкнули молнии. Теперь вскрикнули почти все девочки, даже кто-то из парней (я точно слышала Лёву). Потом полыхнуло позади, за горой, и сразу впереди, над морем. Гроза окружила нас со всех сторон.
– И что, нам некуда спрятаться?! – завизжала Лера.
– Отвыкайте прятаться, – с отвращением сказал Тимур.
Адам вырвался из рук девочек, сделал несколько шагов вперед, к морю, и повернулся к нам. Он развел руки в стороны – сверкающие на фоне молнии делали его похожим на бога. Он не вздрагивал от треска грома, от вспышек рядом с нами, от вскриков ребят.
Адам молчал и смотрел на нас. Каждый раз, когда я поворачивалась от
